Знакомство с женщинами в Японии (а что может быть интереснее?) гораздо менее затруднительно, чем в других восточных странах. Там, где господствует ислам, женщин прячут и оберегают так тщательно, что ни один посторонний мужчина не может их видеть; в Индии они скрываются в «ценанах»; в Китае женщины высших классов сидят за высокими обводными стенами своих обширных квартир; в Корее они, при приближении постороннего мужчины, закрывают себе лицо или убегают. Таким образом, путешественник имеет возможность познакомиться там только с одной половиной населения — мужской.

В Японии же все иначе. Этим островитянам совсем незнакомы гаремы и «ценаны», и женщины у них не стеснены в своих движениях. Их лица не скрываются ни под головными платками, ни под вуалью. Здесь происходит даже нечто совсем обратное: вместо того, чтобы скрываться, эти очаровательные особы иногда даже слишком бросаются в глаза. Японский язык далеко не так труден, как у других народов, а общение с иностранцами им также доступно, как со своими соотечественниками — мужчинами.
Но даже для того, кто не хочет взять на себя труд изучить звучный и симпатичный язык японцев, жизнь здешней женщины легко доступна наблюдению во всех ее мельчайших подробностях. И это вовсе не потому, что японцы сами, или их жены, чересчур откровенны; наоборот, они также несообщительны, как и другие восточные народы, но семейная жизнь в Японии вся, как на ладони. В уличной жизни, на празднествах, в чайных домах и театрах, в гостиницах, во время поездок женщины играют почти такую же роль, как мужчины, и всякий, кто посетил Японию летом, мог видеть через открытые весь день домики с садиками и двориками всю домашнюю жизнь японской семьи.
И японцы поступают совершенно правильно в этом отношении, потому что именно их женщины придают этой восхитительной стране особую прелесть. Наверное всякий путешественник, проведший в Японии несколько месяцев, мечтает потом о японских женщинах; его восхищение ими растет, чем дольше он там живет.
Целый ряд милых картин из моих воспоминаний о Японии проходит перед моими глазами в то время, как я пишу эти строки.

Знатные дамы с продолговатыми узкими лицами и красивыми черными глазами, одетые в дорогие шелковые ткани, в сопровождении маленьких скромных служанок; одетые по-праздничному девушки в разноцветных, затканных цветами кимоно, с пестрым зонтиком в одной руке и веером в виде бабочки — в другой; лица их сильно напудрены, черные глазки бойко и кокетливо смотрят, а их пурпуровые раскрашенные губки постоянно улыбаются; женщины из простонародья и рабочего класса в темно-синих халатах во время стряпни, шитья или стирки; на полях — другие женщины с высоко поднятыми платьями, по колена в грязи, терпеливо пересаживают под палящими лучами солнца один рисовый отросток за другим, по целым часам без перерыва; хорошенькие молодые девушки с полными, цветущими личиками и пышными формами, одетые в узкие юбочки и панталонцы, верхами на навьюченных лошадях, искусно правящие ими на опасных горных тропинках; это самая изящная кавалерия, какую только можно себе представить; вежливые, внимательные горничные в гостиницах, бросающиеся при моем появлении ничком на землю и касающиеся своим белым лбом пола; дамы с маленькими трубками в зубах, сидящие на корточках в театре, внимательно слушающие и следящие за тем, что происходит на сцене; приветливые, красивые и нарядные создания, подающие мне в чайных домах крохотные чашечки с чаем и саки и занимающие меня танцами и игрою на самизене, — везде, везде женщины, так что иногда забываешь о мужчинах. Ни в одной азиатской стране они не появляются так открыто, как здесь, но зато нигде это так мало и не ценится, как в Японии!
А, между тем, они всю жизнь трудятся для мужчин и стараются им нравиться, облегчить и улучшить их жизнь, добровольно принося себя в жертву. Здесь — самые милые младенцы, самые веселые дети, самые нежные дочери, любящие жены и лучшие матери из всех восточноазиатских народов.

На свете, однако, все бывает наоборот. В Европе таких женщин носили бы на руках, их нежили бы и любили, а здесь, в своей родной стране, мужчины относятся к ним свысока, как к подчиненным, а их самопожертвование принимается, как нечто должное. В Японии не было своего Вертера, Тоггенбурга и Ромео, и никогда еще ни один японец не совершал подвигов для любимой женщины, не боролся на турнире и не жертвовал ради нее своей жизнью. Шиллеровская «Перчатка» должна показаться японцу просто смешной. В Японии нет рыцаря Делоржа, и благородная девица Кунигунда должна была бы потрудиться сама пойти к леопардам и львам за своей перчаткой. Если у какого-нибудь японца падает веер или трубка, то можете быть уверены, что не он, а его жена поспешит наклониться, чтобы поднять упавшую вещь. Первенство здесь на стороне мужчин, а не на стороне дам.
Во всяком случае, крайне вежливые и предупредительные японцы оказывают некоторую долю уважения своим женщинам; дочерей своих они называют о-ио-сама, т. е. молодая барышня, а когда говорят о хозяйке дома, то к ее имени всегда вначале прибавляется частица «о», т. е. «уважаемая». Это, впрочем, имеет не особенно большое значение, потому что к кули также обращаются с этой частицей.
В своей книге о Японии доктор Клейст рассказывает, что у его соседа европейца была собака с необыкновенным именем Мейер. Но его японские слуги звали ее не иначе, как прибавляя частицу «о», так что выходило, будто они к ней обращались следующим образом: «уважаемый господин Мейер»!
Но, быть может, японская женщина сама виновата в том, что занимает такое смиренное положение?
Присмотримся к ней поближе. Японская женщина — это необыкновенно изящное, очаровательное созданьице маленького роста, с крошечными ручками и ножками и тщательно причесанными черными, как вороново крыло, волосами; глаза у нее, как у Мадонны, а сердце — как у ребенка; улыбается она так, как будто возле нее всегда ее возлюбленный, а в обращении она вежлива и привлекательна; лицом она, по европейским понятиям, безусловно красива. Цвет лица у японки такой, как у андалузок, если вообще возможно определить его у дам обеих рас под толстым слоем пудры. Говорит она симпатичным, тихим, вкрадчивым голосом и не скрывает своих лет. У нее прекрасные ровные белые зубы, которые она после свадьбы красит в черный цвет, чтобы больше не нравиться ни одному мужчине, кроме своего мужа; напрасны, однако, ее старания, потому что с закрытым ртом она так же красива.

А японки умеют держать рот закрытым, так как они знают, что болтливость — один из семи поводов для развода. Вся фигурка японки утопает в цветном халатике, перетянутом на бедрах поясом. Когда японка садится, то она сначала становится на колени, а потом упирается всем корпусом в пятки ног. Когда она ложится спать, то кладет себе под затылок деревянную подпорку, чтобы не испортить своей старательно сделанной прически; когда она ходит, то выворачивает внутрь пятки, как утка, и наклоняет весь корпус вперед, точно при каждом шаге она рискует упасть. При встрече со знакомыми, она несколько раз кланяется до земли, точно все они короли, и во всяких сношениях с обществом она придерживается строжайшего этикета; она не пьет, мало играет, но зато при всяком удобном случае охотно курит свою трубку, которую она всегда, вместе с мешочком табака и спичками, носит в карманах рукавов своего кимоно.
Чистоплотность — одна из величайших добродетелей японки и чтобы удовлетворять ей, она приносит в жертву другую добродетель — стыдливость. Она ежедневно, даже по несколько раз в день, принимает ванны, внутри дома или снаружи, одна или еще с кем-нибудь и в своей наивной невинности показывается, как есть, всему свету. В то же время ее возмущают глубокие вырезы на платьях наших дам. Только бы не делать чего-нибудь наполовину. Она или совсем одета, или, если обстоятельства этого требуют, она сбрасывает с себя кимоно и остается в своем природном виде, который ей, однако, далеко не так к лицу, как кимоно. В жаркое время года она, зачастую (у себя дома, или при работах на свежем воздухе), сбрасывает с себя все одежды.

Особенно содержательного разговора, духовной пищи нельзя, конечно, от нее ожидать, потому что в молодости она учится лишь пению, танцам, игре на самизене (японская гитара), чтению, письму и домашнему хозяйству. Зато она услаждает жизнь своего мужа своей миловидностью, ангельским терпением, кротостью и покорностью. Она умеет искусно составлять гирлянды из цветов и чинить платье своего мужа. Она воспитывает своих детей, любит и балует их, а ее собственная жизнь проходит в труде и разочарованиях. Самое счастливое время для японской женщины — это детство. Но раз она выходит замуж, она должна поставить крест над своим привольем. Ее замужнее иго начинается с четырнадцати-шестнадцати лет и тянется всю жизнь.
Японская женщина, в сущности, всю жизнь играет роль подчиненной. Пока она девушка, — она подчиняется воле отца, когда она выходит замуж, она обязана повиноваться мужу, а если овдовеет, то поступает в подчинение своему старшему сыну.
Все, что ей приказывают, она исполняет в точности, так что она даже беспрекословно выходит замуж за несимпатичного ей человека. Когда она, в качестве жены, переселяется в дом своего мужа, то не всегда, как равноправная с ним хозяйка. Если живы родители ее мужа, то она сейчас же превращается в их служанку, и даже ее муж не сумеет защитить ее от преследований свекрови.
Алиса Бэкон, все в той же книге о японских женщинах, справедливо восклицает: «счастлива та женщина, у которой свекрови и свекра нет в живых!» Несчастье ее мужа служит, таким образом, ей в пользу, так как вместо того, чтобы служить двум хозяевам, она служит одному.
Конечно, она тогда одна ведет весь дом, но не как равноправная жена своего мужа, а как его главная служанка. Она редко показывается с ним в обществе; даже дома она не обедает с ним вместе. Он кушает один, а она прислуживает ему. Его желания — для нее закон, которому она весело и охотно подчиняется. Она обязана не только жить и мыть его платье, но даже помогать ему одеваться и раздаваться; нередко для нее составляет предмет особенной гордости собственноручно сделать для него что-нибудь такое, что обыкновенно делают прислуги. Даже императрица обязана во многих случаях прислуживать своему мужу, императору.

В одном очень распространенном в Японии сочинении туземного моралиста Кайбары (сочинение это имеет много сходного и по замыслу, и по значению, и по своему содержанию с нашим Домостроем) сказано: «молодая женщина никогда не должна уклоняться от приказаний родителей своего мужа; она должна обо всем спрашивать их и повиноваться им беспрекословно; если они даже ненавидят и бранят ее, она обязана молчать. Она не должна эгоистично (?) думать, прежде всего, о своих родителях. Ее внимание должно быть отдано сначала родителям мужа, затем его братьям и сестрам. Жена должна смотреть на своего мужа снизу вверх, как если бы он был небом; она неустанно, во всех случаях жизни, должна следовать за мужем, чтобы избежать небесной кары. Ревность ей не должна и сниться, ибо ревностью она только оттолкнет от себя мужа и сделается в его глазах невыносимой. Жена должна вставать рано утром и ложиться поздно вечером. Вместо того, чтобы спать днем, она должна заботиться о своем хозяйстве и неустанно ткать, шить и прясть. Она не должна пить слишком много чая и вина и гоняться за удовольствиями. Она не должна иметь дела с колдунами и гадалками, не должна входить в непочтительную близость с богами (?) и не должна проводить все время в молитвах. Если она добросовестно исполняет все свои обязанности, то ей вообще незачем молиться: — она и без того будет под защитой богов. Отцы! — заканчивает Кайбара свое поучение, — учите дочерей этим правилам с самого раннего детства!»
Родители буквально следовали этим наставлениям; это доказывают их дочери всей своей горькой жизнью. И надо только удивляться тому, как бодро, с какой смиренной преданностью переносят эти женщины самые ужасные унижения. Они остаются детьми до тех пор, пока сами делаются матерями и тогда они всю свою жизнь и любовь отдают своим детям и становятся, так сказать, их рабынями. Но улыбка никогда не исчезает с их уст; пока они живут под крылышком матери, — улыбка у них детская; когда они становятся молодыми девушками, улыбка их — наивно-радостная, а когда они выходят замуж, то улыбка их становится горькой.
Они всегда улыбаются в присутствии своих мужей. Во время моих путешествий по Японии я, в продолжении нескольких месяцев, видел тысячи женщин во всевозможных условиях жизни и, можно сказать во всяких положениях, но никогда не видел я рассерженной женщины, никогда не слыхал я от них громких разговоров или брани, не был свидетелем женских ссор. Они прекрасно понимают, что их мужья полновластные хозяева над ними и что мужья терпят их только до тех пор, пока жены покорны и приятны им. Сцены ревности, непослушание, сварливость, болтливость — все это достаточно уважительные причины для того, чтобы изгнать жен из дома.

Малейший повод в этом смысле достаточен для развода, и тогда они должны одни, без детей, вернуться несчастными и разочарованными в дом своих родителей, без всякой материальной поддержки со стороны мужа. Таким образом, переходят они в полную материальную зависимость от своих родителей и братьев, так как в Японии женщины никогда не имеют своего собственного состояния. Только сыновья имеют права на наследство, а если у кого-нибудь нет собственных сыновей, то усыновляют чужих детей. Все имущество женщины заключается в ее платьях и кое в чем из домашней утвари, а всякий свободный труд для нее закрыт; поэтому ей больше ничего и не остается, как страдать и терпеть.
Если бы, взамен трудов и стараний для своих мужей, они хоть пользовались их любовью и вниманием! Но как с их стороны никто не требует любви к мужу, которому отдают их родители, так и со стороны мужей они также не встречают любви.
Профессор Чемберлен, живущий в Японии больше двадцати лет, говорит в своей книге «Things Japanese», что за все время своего пребывания в Японии он слышал только об одном браке по любви, причем и жених и невеста получили воспитание в Америке. Конечно, очень часто бывает, что супруги чувствуют друг к другу симпатию, но она далека от того, что у нас, европейцев, называется любовью.

Между тем, эти милые, маленькие, нежные создания — красивые девушки, терпеливые жены, и самоотверженные матери, — все они точно созданы для любви. И разве это не похоже на какое-то проклятие, что небо отказало этому интеллигентному и цивилизованному народу в самом высоком из всех чувств, — в любви. Японцы даже не понимают значения поцелуя; он кажется им чем-то животным.
Если бы еще женщины жили всю свою жизнь одни, с детьми, у своих мужей! Но сейчас же после рождения первого ребенка, муж удаляется от жены, и она должна терпимо отнестись к тому, что он возьмет в дом вторую, или даже третью жену. Она должна улыбаться, если он, в ее присутствии, расточает второй жене нежности, и молчать, если он перестает ее совсем замечать. Может быть, все ее существо возмущается этим жестоким поступком мужа, но японки с детства приучаются терпеть и страдать, они, впрочем и не страдают так сильно, как наши женщины, именно потому, что не знают настоящей любви.
Мимоходом я уже упоминал раньше о том, что японским женщинам закрыты все профессии; но, надо заметить, что есть исключения, главным образом, для женщин низших классов, из народа. В частных домах, в гостиницах и в чайных домах очень много служанок; очень много также таких, которые посвящают Терпсихоре или свой талант, или свою молодость. Кто не слышал об очаровательных гейшах, увеселяющих по вечерам публику своими танцами и музыкой. Даже эти девицы, несмотря на свою легкомысленную жизнь, иногда находят себе мужа: иногда гейши выходят замуж за сановников и становятся скромными хозяйками, умеющими привязать к себе мужей своими талантами и остроумием гораздо лучше других.

Но самыми счастливыми женами в Японии могут считаться женщины, принадлежащая к низшим классам населения, и особенно в деревнях. Мужья не имеют достаточно средств для того, чтобы взять себе еще жен, а «нужда не знает закона». Мужья работают, едят совместно с женами, делят с ними радость и горе, и тут, в этой убогой обстановке, зачастую жена, вместо того, чтобы быть служанкой, сама превращается во властное лицо. При том небольшом значении, каким в Японии пользуются женщины, и при такой свободе мужчин, их владык, можно считать счастьем, что японцы, в общем, так вежливы, предупредительны и спокойны, даже в низших слоях населения. Как тяжела была бы участь женщин, если бы здесь царила такая же грубость, беспощадность и невежество, как в других странах, считающих себя вполне культурными!