Ингуши и родственные им чеченцы занимают на Северном Кавказе территорию, непосредственно примыкающую к Главному Кавказскому хребту (его северным склонам). На востоке они граничат с Дагестаном, на западе с Осетией и на юге с Грузией, лежащей по ту сторону хребта. Южная часть чечено-ингушской территории заполнена и изборождена гребнями и отрогами целого ряда хребтов, идущих параллельно Главному, — Бокового, Скалистого, Пастбищного и Черных (лесистых) гор. Нагорья, постепенно понижаясь, переходят в зону волнистых предгорий, а эти последние в равнину, занимающую северную половину страны с протекающими по ней Тереком и Сунжей. Множество горных рек, берущих начало в ледниках и на возвышенностях, прорезают край в направлении с юга на север.
Старейшие места расселения чечено-ингушских племен — южная, нагорная часть данной территории. На равнину они вышли значительно позднее (процесс этот начался в ХVІ в. и закончился лишь в начале XIX в.).
До спуска с гор эти племена, жившие отдельными родовыми общинами, не представляли собой тех национальных целых, которыми являются для нас нынешние ингуши и чеченцы. Самые названия «ингуш» и «чеченец» весьма поздние и данные им русскими в эпоху завоевания Кавказа по именам больших аулов — Онгушт и Чечен.
В период с XVI по XIX вв. из группы родственных племен постепенно складываются две национальности — сперва та, которую мы называем чеченцами (нахчуой) — с ХVІ в. и уж позднее (XVIII-XIX вв.) ингуши (галгай).

«Молодость» национальной культуры этих племен особенно хорошо сказывается у ингушей, которые (в глухих нагорных обществах) еще до недавнего времени называли себя только по именам отдельных разрозненных родов и сохранили значительное количество пережитков родового строя.
Теперешнее самоназвание ингушей — «галгай» в недавнем прошлом было именем одного из нагорных ингушских родов, державшего в своих руках ущелья, по которым проникали главнейшие транзитные пути между Предкавказьем и Грузией. Такое положение повлекло за собой экономическое усиление «галгаев» и зачатки развития феодализма. «Галгай» подчинили своему политическому влиянию ряд соседних ингушских родовых общин, захватив в свои руки феодальное господство над ними. В XVIII-XIX вв. они сделались инициаторами колонизации ингушами равнины, и, в конечном счете, передали свое фамильное прозвище всей национальности.
Ингуши и чеченцы занимаются в преобладающем большинстве сельским хозяйством. Их хозяйство (особенно в нагорьях) носит экстенсивный натурально-потребительский характер. Техника полеводства (особенно в нагорьях) характеризуется применением весьма примитивных орудий обработки земли. В скотоводстве (разведение молочного скота, овцеводство и козоводство) — применяется пастбищная система с заготовкой кормов и стойловым периодом. Подсобные занятия для некоторых районов — пчеловодство и садоводство. Из довольно скудных кустарных производств мы можем указать на обработку шерсти (тканье сукна, валянье кошм), дерева, глины (изготовление посуды, черепицы, кирпича) и металла (кузнечное производство, чеканка медной посуды, ювелирное дело).

Общие замечания о религии ингушей и чеченцев

Оба народа в настоящее время исповедуют ислам (сунниты). Однако религия эта окончательно укоренилась среди чечено-ингушских племен сравнительно не так давно. Потоки мусульманских влияний попадали к ним в нагорья с двух сторон — с востока и со стороны Турции и Крыма, т.е. запада. Относительно Чечни мы имеем документальные данные о том, что еще в конце ХVIII в., когда там воевали войска Екатерины II, некоторые чеченские роды приносили присягу не по мусульманской формуле, а именами своих более древних богов. В Ингушию ислам окончательно проник еще позднее — в XIX в., и только в самый момент завоевания Кавказа русскими мусульманство принял последний ингушский аул Гвилеты (1861 г.).
Война с Россией создала (особенно в Чечне) благоприятную почву для пропаганды ислама, который явился в тот момент особенно удобным идеологическим средством воодушевления национальной борьбы.
Пережитки «язычества» и старого христианства, просачивавшегося в чечено-ингушские нагорья из Грузии еще со времени средневековья (вплоть до эпохи упадка Грузинского царства в XV-XVI вв.), в Ингушии, как это и естественно, сохранились гораздо лучше, чем в Чечне.
Не задаваясь целью в настоящей статье описывать мусульманскую религию чеченцев и ингушей, тему о религиозных верованиях этих двух, родственных и переживших единые исторические судьбы, народов, мы представим изложением их «домусульманских» верований и обрядов, основываясь почти исключительно на ингушских материалах. Эти последние вполне пригодны для того, чтобы по ним можно было иметь представление и о том, что происходило среди восточных родовых общин, оформившихся в чеченскую национальность.
Относительно Чечни мы только еще добавим, что там ислам укоренился весьма прочно. До сих пор среди народа жива почтительная память о Шамиле и других имамах, сыгравших крупную роль в истории чеченского мусульманства и искоренявших среди чеченцев «языческие» верования и обряды.
Для иллюстрации религиозного фанатизма чеченцев, мы приведем пример, почерпнутый из книжки Д. Шерипова (Д. Шерипов. Очерк о Чечне. Изд. Чеч. обл. исполкома, Грозный, 1929 г.).
Как-то по аулу Автуры разнесся слух, что едет потомок Магомета. К приему столь важного гостя готовился один из местных жителей — богатый и влиятельный человек. Кунацкая была вся покрыта коврами. Резались бараны, варилась и жарилась пища.
«Во двор въехало штук 10 фаэтонов и за ними масса верховных и пеших. Из первого фаэтона хозяин предупредительно помог выйти почетному гостю. Муллы также бросились помогать и чуть ли не на руках доставили гостя — тучного и безобразного араба — в комнату и посадили на перину. Черная толстая физиономия араба лоснилась. Он важно обвел собравшихся маленькими, заплывшими от жира, глазками. Изредка перекидываясь словами на арабском языке, араб поглаживал свой живот, и, видимо, иронически осматривал собравшихся. Через некоторое время араб сказал несколько повелительных фраз, и вскоре появились двое мулл, причем один нес большой эмалированный таз, а другой — кувшин. Потомок Магомета, засучив рукава и сняв обувь, начал совершать обряд омовения. Основательно вымыв ноги и руки, он несколько раз выполоскал рот. Один престарелый мулла бережно взял таз и начал подносить его присутствовавшим. Каждый, делал но одному глотку «святой» воды. Таким образом, более счастливые успели попробовать грязной жидкости, те же, кому этих помоев не хватило, были чрезвычайно опечалены. Араб самодовольно следил за процедурой и, видимо, остался доволен. Затем потомок Магомета отдал должное всем угощениям хозяина и, получив от собравшихся значительную сумму денег, поехал к другим почитателям.
Во время пребывания в Чечне, потомок Магомета часто менял жен, т.к. каждый чеченец считал за честь породниться с ним, хотя бы по женской линии».
Случай, подобный рассказанному, привлекал в Чечню всяких авантюристов. Никто не проверял их происхождения. Важно было лишь походить лицом на араба. Иногда этим делом занимались персы.
Не вполне изжит до сих пор и мюридизм — учение, основанное на борьбе за «правоверие» и тарикате («путь к богу», нравственное совершенствование), с его вождями (шейхами) и последователями (мюридами).
В Чечне, пишет Д. Шерипов, существуют всевозможные религиозные секты, во главе которых стоят шейхи, создавшие ту или другую секту, каждый по своему плану. У каждого шейха есть последователи, т.н. мюриды, слепо верующие в святость шейха, стоящего во главе секты. Муллы, как представители официальной церкви, выступали против влияния шейхов, но эти единичные выступления значительного влияния на мюридов не оказывали.
Упомянутый нами автор приводит интересные штрихи, рисующие мюридизм:
«Шейхи строили свое материальное положение на невежестве мюридов, заставляя последних работать и наполнять зерном свои амбары. Интересно то, что главари сект, эти, так называемые помазанники бога, постоянно враждуют между собой. Да это и естественно, т.к. каждый шейх хочет увеличить число своих мюридов: чем больше последних, тем больше доходов. Невольно напрашивается вопрос: чем же шейхи проявляют свою святость? Да просто самым отчаянным враньем по какому-нибудь вопросу, заданному народом. Случается, что предсказанье шейха оправдывается; конечно, это простое совпадение, но марка шейха поднимается, и сразу число мюридов увеличивается на несколько десятков. Если же предсказание шейха не оправдывается, то шейх самым наглым образом объясняет свою ошибку тем, что аллах не дал ему права дать точное и верное предсказание по заданному вопросу. Или тот же шейх заявляет собравшимся мюридам: вчера я во сне говорил с богом, и он, всемогущий, указал на такого-то мюрида, как на угодного ему, и двери рая широко открыты для этого мюрида.
Конечно, после такой приятной новости, счастливец начинает популяризировать своего шейха и разрушать свое хозяйство для обогащения шейха. Шейхи предсказывают дождь, удачу в торговле, улучшение в состоянии больного и т.д.».
Наконец, до самого последнего времени мы можем проследить в Чечне ряд пережитков «домусульманских» верований. Таковы, например, изображения крестов на очагах, очаговых цепях, утвари и хлебах (пережитки христианства); таковы общественные моления под открытым небом на урочищах или на окраине аула, в которых теперь непременно принимает участие мулла, но которые являются несомненным остатком прежних мольбищ: таковы пережитки культа умерших: таковы же и обряды вызывания дождя путем метания в реку камней, или обычай прогона скота через земляные ворота в целях прекращения эпидемии и т.п.
Материалом для следующих частей настоящей статьи, кроме литературных источников, послужили сведения, собранные мной во время двух научных экспедиций по Ингушии в 1920 и 1921 гг. Записи некоторых текстов от «языческого» жреца Эльмурзы Хоутиева были сделаны участником экспедиции Заурбеком Мальсаговым и им же переведены на русский язык. Многое из этого приводится в печати впервые.
Ингушская старая религия, в том виде, как она мной изложена, теперь уже почти целиком достояние прошлого. Лет 30-40 тому назад можно было наблюдать во многих местах ингушских нагорий большие мольбища и жертвоприношения. В последующие годы традиция вымирала и вытеснялась исламом. Тем не менее познакомиться с этими верованиями, пережиточно сохранившимися в некоторых своих чертах до наших дней, очень важно. Современное: культурное строительство в Чечне и Ингушии (как и всюду) базируется не на формальном подходе к жизни местного населения, а на углубленном и всестороннем учете всех ее слагаемых. Так, организованная советской властью комиссия по ликвидации кровной мести в своей деятельности умело пользовалась исконными обрядами примирения кровников, основанными на остатках родовой идеологии. Равным образом, и в других сторонах культурного строительства, а также при изучении ингушей и чеченцев, вопросы об их религиозных верованиях никоим образом нельзя сводить лишь к исламу. Картина гораздо сложнее. Мы уже видели довольно яркие примеры фанатизма и сектантства; ниже мы более подробно увидим не менее яркие черты «домусульманских» народных верований и христианства. При этом интересно, что ингуши и чеченцы являются в настоящее время на Кавказе одними из лучших, по сохранности традиций и пережитков, носителями идеологии родового строя, в сферу которой нас хорошо введут почти все те верования и обряды, которые мы излагаем.
В виду обширности фактов, статья, далеко не исчерпав темы, ограничивается лишь примерами из наиболее интересных и характерных сторон рассматриваемой религии.

Семейные обряды

Центром домашнего культа является очаг. Пережитки этого культа сохраняются у ингушей до настоящего времени. В старинных жилых ингушских постройках — четырехугольных, приземистых, широких и несколько суживающихся кверху башнях (т.н. «гала»), очаг-костер был расположен отступя от стен. Интересно его устройство: на полу делалась неглубокая круглая выемка, обложенная камнями. Здесь разводился костер. Над костром, на особых, находящихся ниже потолка горизонтальных брусьях — т.н. «гейбы», клалась, чтобы не загорелся потолок, плоская каменная плита с дырой. Через дыру пропускалась очаговая цепь, укрепленная на потолке, низко свешивавшаяся над костром и снабженная крюком для котла. Топка была «по черному». Обитаемые «гала» с такими очагами можно и в наши дни видеть в некоторых селениях нагорной Ингушии. Жилища более нового типа, — плоскокрышные сакли, имеют пристенный очаг в виде камина с вытяжным отверстием вверху.

Очаг со всем относящимся к нему (огнем, золой, сажей, цепью и котлом) пользовался в доме особым почитанием. Перед едой в огонь (особенно по праздникам) бросали, с молитвой о благополучии, куски пищи.
Ежедневно к вечеру хозяйка сгребала на очаге железной лопаточкой уголья в кучу, прикрывала их золой, чтобы жар сохранился до утра, и приговаривала: «Дай бог огню никогда не угасать». Накануне праздника «Ноджой» (новый год) в селе Одзик Хамхинского общества делали особые вареники. Один из них хозяйка приносила в жертву очагу.
В день «кер-сели» был запрет выкидывать золу или давать соседям огонь. В другие дни золу хоть и выкидывали, но щепотку ее надо было при этом вернуть на очаг. Во время больших семейных несчастий женщины, в знак того, что не для кого поддерживать огонь, накрывали голову котлами и выходили из дому. При выдаче девицы замуж ее трижды обводили в родном доме вокруг зажженного очага, высказывая пожелания, чтобы она была «плодовита, как зола», количество которой постоянно увеличивается, и привязана к семье, как сажа, которая с трудом отстает. После этого шафер брал за руку невесту и потрясал цепь в знак разрыва с семьей; затем кто-нибудь с жениховой стороны выносил невесту из дому, сопровождаемый нарочито враждебными действиями со стороны ее родственников.
Убийца, успевший вбежать в помещение и схватиться за очаговую цепь, этим самым становился под защиту хозяина дома. То же самое действие избавляло убийцу от кровной мести, если ему удавалось добраться до очаговой цепи в доме убитого.
Степень виновности вора определялась близостью к очагу того места, где он произвел покражу. Так, самой большой виной считалось, если вор вошел в помещение с очагом и переступил через «гейбы» (т.е. был близ очага). Чем дальше расстояние от очага, тем преступление слабее квалифицировалось. Поэтому строго различали: воровство за «гейбы», до «гейбы», на дворе, в конюшне или хлеву и, наконец, в поле. Помимо того, что за всякое воровство укравший должен был вернуть украденное в тройном размере, он еще вносил независящую от ценности украденного плату «тоам» — в знак примирения за бесчестье, нанесенное дому. В первом случае (т.е. если была переступлена черта «гейбы») «тоам» состоял из 9 коров, 1 быка, 1 куска шелку и 1 барана, которого вор резал для примирительного угощения. В последнем, самом легком, случае (при краже на поле) «тоам» снижался до 1 коровы и 1 «примирительного» барана, так как ясно, что оскорбитель к очагу не приближался и был от него в момент преступления на весьма почтительном расстоянии.
На «гейбы», близ очага, вешали оружие, а по праздникам хозяйка ставила здесь же зажженные восковые свечи. Зять, как виновник того, что семья лишилась девушки, при первом своем посещении дома ее родителей за перешагивание границы «гейбы» обязан был зарезать от себя трехлетнего барана.
На памяти местного населения еще тот обычай, когда мать, перед тем как идти на поминки, обводила детей вокруг очага, давала им целовать железную лопаточку, которой сгребается жар, делала на золе этой же лопаточкой крест и говорила: «Дай бог вам быть целыми и крепкими, как железо».
До самого последнего времени ингуши считали грехом расстаться со старой, хотя бы даже ненужной, очаговой цепью.

Тэрымы — духи-покровители места, постройки, живого существа, предмета

Веру в духов-покровителей, называемых «тэрым» характеризует рассказ, записанный мной в сел. Одзик Хамхинского общества. Некто Гыргы поехал за солью в Датых. На обратном пути он остановился ночевать на месте Боала-хакырыж. Перед сном он произнес: пусть меня хранит здешний тэрым. Ночью тэрымы начали перекликаться между собой с вершин окрестных гор: «Пойдем гулять в Галгачие», — раздается один голос. «Не могу, у меня спит гость, который вверился моей охране», — отвечает другой. Перед рассветом опять раздаются голоса: «Хорошо ли гулял в Галгачие и что там слышно нового?» «У твоего гостя родился сын; по этому случаю были щедрые угощения, и я должен был остаться голодным».
Верили, что у скупого хозяина припрятанные от гостей яства поедают тэрымы.
Разговор между тем продолжался далее. «Если новорожденному дадут одно из таких-то трех имен, — говорили незримые голоса, — он будет несчастным, обеднеет, продаст за 3 хлеба «хатты кекырг» (камень для трамбовки гумна и плоской крыши сакли) и сай уйдет с розного места». Гыргы все это слышал и поспешил домой. Но случилось так, что он все-таки не успел предохранить своего новорожденного младенца от беды: пришли соседи, молодежь кинула жребий, и мальчику досталось одно из несчастливых имен. После этого пророчество тэрыма стало оправдываться. У Гыргы была кошка, приносившая перепелок, и собака, ловившая зайцев. С рождения мальчика кошка начала носить мышей, а собака лягушек. Однажды во время сильной засухи Гыргы с сыном работал на поле. Сын, поглядев на растрескавшуюся от зноя землю сказал: «Почему бы ее не полить маслом», а когда вскоре пошел долгожданный благодетельный дождь, заметил: «Если бы у нас был такой расход, мы не обеднели бы». По смерти Гыргы, парень быстро обнищал, продал трамбовальный камень за три хлеба и покинул родное место.
По рассказам, у каждого человека есть свой тэрым, причем жизненные судьбы тэрыма и опекаемого им человека идут параллельно друг другу (в смысле, например, пребывания в определенных местах, важных событий и т.п.).
Кроме добрых духов, человека окружают злые — шайтаны.

Солнечные могилы

Ингуши хоронили своих покойников в «кашах» («солнечных могилах»).

Так называются специальные каменные усыпальницы в один, два или три этажа, б. ч. сгруппированные близ селений. Эти могильники имеют три основных вида: а) продолговатых домов с двухскатным покрытием, б) четырехугольных сооружений, увенчанных пирамидальной крышей, в) круглых ядрообразных построек. Назначение всех трех видов — одно и то же. В каждый этаж ведет небольшой лаз, квадратное отверстие таких размеров, чтобы через него можно было пронести во внутрь покойника. Покойники (мужчины, женщины и дети), одетые в лучшие одежды, клались без гробов рядами вдоль стен на особые деревянные или каменные нары. Лаз прикрывается плитой. По обеим сторонам лаза в наружную стену часто бывают вделаны небольшие шиферные доски с отверстием, куда, при обрядах вставлялась траурная хоругвь «бейрах». На внешних стенах «кашей» иногда встречаются небольшие прямоугольные ниши, предназначенные для душ умерших как пристанище от ветра и дождя. Вместе с покойником клались и различные «необходимые ему на том свете» вещи: оружие, утварь, музыкальный инструмент «пандыр», ножницы для стрижки овец, принадлежности прядения и ткачества, детские колыбели, пища и пр. До сих пор многое из этого можно видеть в ингушских «кашах».

Иногда среди вещей, положенных с покойником, попадаются котлы и очаговые цепи, — признак переселения в «каш» всей семьи. Рассказывают, что лет 200 тому назад в Ингушии была сильная эпидемия (м. б. чума). Умирало так много народу, что не успевали хоронить. Целые семьи шли в свои фамильные «каши» с детьми, колыбелями и разными домашними вещами и здесь умирали.
Каждый «хороший» род имел близ своего поселка, состоящего из укрепленных замков (хорошо сохранившихся жилых и боевых башен), по нескольку могильников, где чужеродцы ни в коем случае хорониться не могли. Перечисляя свои родословные, ингуши часто могут даже показать в доступных естественной вентиляции «солнечных могилах» «мощи» некоторых своих прадедов, хорошо мумифицировавшиеся в условиях нагорного климата. Так в с. Одзике я видел в могильнике тело Хаша Котиева, представителя пятого поколения назад. Хаш был известен тем, «что отнял у кабардинского князя шлем. В этом шлеме он и лежит до сих пор в своей усыпальнице. Взгляд на каш, как на исключительно фамильную собственность, ясен из следующего рассказа о том, в каком лишь крайнем случае «чужой» мог быть похоронен в могильнике: в с. Одзик во время эпидемии некто Д-в пытался положить своего родственника в котиевский «каш». Дед нашего рассказчика воспрепятствовал и серьезно ранил Д-ва камнем. Испугавшись кровной мести и выбирая из двух зол меньшее, он «рассудку вопреки» похоронил покойника в своем «каше», а раненого Д-ва принял на свое иждивение, лечил целый месяц и уплатил ему по законам кровомщения «тоам» (плату за ранение) в размере 20 коров.
Иногда в верхней части «каша» устраивалась поминальная камера — приют для душ умерших (вместо маленьких ниш) — открытое с одной стороны помещение, где свободно могло сесть несколько человек. Сюда приходили родственники к покойникам и играли в особую, теперь уже позабытую, игру. На каменном полу камеры для этой игры была высечена из прямых линий особая фигура с делениями; игравшие бросали на манер костей коротенькие четырехгранные палочки с нарезками.

На примере бытования «солнечных могил» ясно видна вера ингушей в «потустороннее» существование умерших родственников, представляющееся аналогичным земной жизни. О них заботятся, их снабжают необходимыми предметами И пищей. Каждый род имеет «своих» покойников. Умершие делятся на те же роды и фамилии, к которым они принадлежали при жизни. Умершие находятся где-то по близости «каша», об этом говорят прибежища для душ — маленькие ниши или открытые верхние камеры могильников.