Славяне в Византии

«На четвертый год своего правления», рассказывает византийский историк Прокопий, «император (Юстиниан) назначил Хильбуда военачальником Фракии, вверил ему защиту Дуная и приказал не пропускать варваров чрез эту реку, ибо гунны, анты и славяне, переправляясь через Дунай, страшный вред наносили римлянам».
«В жестокой битве Хильбуд пал, вместе со многими римлянами: с этого времени ничто уже не препятствовало варварам переходить реку, и римские (т. е. византийские) города были открыты для их нападений». «Они не давали пощады никому; лишь только врывались они в римскую область, немедленно истребляли все, что им попадалось на пути, и детей и взрослых, так что вся Фракия и Иллирия долгое время усеяны были непогребенными трупами…»
Славяне-язычники ничуть не лучше были своих товарищей-гуннов: они безжалостно избивали тех из своих пленников, кого не в состоянии были увести с собой. «Проклятое племя славян» — вот обычное выражение, которое употребляют византийские писатели VI века для обозначения этого народа.
Лет четыреста после этого был в Константинополе послом от императора Оттона I епископ кремонский Лиутпранд. Приглашенный на парадный обед во дворце, он, к большому своему негодованию, заметил, что первое место за столом отвели не ему, послу западного императора, а какому-то варвару, с обритой головой и в странной одежде, подпоясанной вместо пояса, медной цепью. Оскорбленный епископ немедленно встал из-за стола и удалился из зала. Его догнал византийский куропалат (высшая придворная должность в Византии) и стал объяснять, что обижаться не на что. «Это, ведь, посол царя болгарского», говорил куропалат: «он во всех придворных церемониях всегда занимает первое место, выше всех других послов: таков наш договор с его государем, договор, скрепленный клятвой, которого нельзя изменить». Византийский придворный называл при этом болгарского государя «Василевсом», как и своего собственного императора: между тем государю Лиутпранда греки давали титул только короля. Повелитель «проклятого племени славян» был теперь для Византии первым царем во вселенной, после наследников Юстиниана. Он являлся перед своим народом в пурпуре и короне императоров; епископ его столицы, Преслава, носил звание патриарха. Болгарский «Василевс» был женат на принцессе византийского царствующего дома, и его дочери считались наиболее подходящими невестами для сыновей императора. Тот народ, который для историков VI столетия был скопищем разбойников, обладал теперь блестящей для своего времени литературой; на его языке распространялось Священное Писание среди других славянских племен. В его землю «вся благая сходились», по выражению русского князя Святослава: здесь пересекались торговые пути, связывавшие Византию с северо-восточной Европой. На Балканском полуострове выросла новая великая держава; незадолго до посольства Оттона I она уже спорила за первенство с самой Восточной империей. Но самые младшие из спутников Лиутпранда, вероятно, дожили до того времени, когда от всего этого блеска и величия ничего не осталось: ни царя, ни его двора, ни царства, ни патриархата. Страна опять стала византийской провинцией, какой была при Юстиниане. Греческие чиновники — по-прежнему они называли себя «римлянами» — собирали подати, византийское духовенство управляло церковью, византийский стратег с императорскими войсками отбивал нападения варваров, «часто переходивших через Дунай и опустошавших римские провинции»: тогда их звали гуннами, теперь печенегами и половцами, но это были народы одной семьи, одной расы и одного обычая. Только страшные славяне из грозных врагов империи превратились в особого рода оброчную статью, более или менее исправно доставляя деньги в казначейство и рекрутов на пополнение армии: нужны были неслыханные вымогательства императоров из дома Ангелов, чтобы они снова толпами хлынули на империю, «истребляя все, что им попадалось на пути».
Трудно найти лучший пример «непрочности всего земного», чем судьба первого болгарского царства. Но заниматься нравоучительными размышлениями — не дело истории; история есть наука, и, как наука, она занимается изучением причин исторических событий и законов, которые управляют исторической жизнью народов. Какие были причины быстрого роста и еще более быстрого упадка первого славянского царства на Балканском полуострове? Ответив на этот вопрос, мы ответим в то же время и на другой, более общий: почему вообще из славянского населения полуострова, до самого недавнего времени, ничего не выходило, — несмотря на его многочисленность и несомненные духовные способности? Почему славяне, за редкими исключениями, всегда оставались данниками, сначала греков, потом турок? Это объясняют обыкновенно их раздорами: но раздоров было не меньше у русских славян, и здесь они также задерживали развитие государственной жизни, — задерживали, но не могли остановить. Почему на Балканском полуострове случилось обратное?

Первые поселения славян на Балканском полуострове

Первые крупные поселения славян по ту сторону Дуная образуются в половине VI столетия, — если верить современникам. Новейшие ученые, на основании различных косвенных указаний, считают их гораздо старше, отодвигая первых славянских поселенцев к III и даже II веку нашей эры. Отдельные случаи такого рода, конечно, могли быть, — но византийцы не обратили на них внимания, следовательно, их было немного и они не были значительны. Около 550 года Прокопий отмечает, что славяне «не только грабили страну, но и зимовали в ней без страха, как бы в своей собственной земле». A живший несколько позже в Константинополе церковный историк Иоанн из Эфеса записал у себя вот что: «На третий год по смерти императора Юстина (Второго, царствовавшего с 565 по 578 год) и по вступлении на престол Тиверия Победоносного проклятый народ славян произвел набеги на всю Элладу, окрестности Солуня и всю Фракию. Они завоевали много городов и укрепленных мест, опустошали, жгли, грабили страну и владели ею; они поселялись в ней без страха, как будто она им принадлежала… Грабежи их простирались до самой внешней стены (Константинополя); все императорские стада сделались их добычей. До сих пор они спокойно живут в римских провинциях, без заботы и страха, грабя, убивая и сожигая; они сделались богатыми, владеют золотом, и серебром, табунами коней и оружием; лучше самих, римлян научились они воевать». Описание осады Солуня славянами в 597 г. — описание, принадлежащее очевидцу — наглядно показывает, как «научились они воевать».
Но не все так легко перенималось, как военные машины. Государственная власть, например, растет, медленно и постепенно, «органически», ее нельзя было занять. В первое время у славян много было племенных и родовых князьков, которые часто ссорились между собою. «Некоторых из них», говорит, император Маврикий (VI в.), «не бесполезно прибрать к рукам обещаниями или подарками, в особенности тех из соседних, которые поближе, а на других идти войной для того, чтобы общая опасность не вызвала у них единения или монархии». Но монархия пришла к балканским славянам извне, и Византия невольно сама облегчила это дело, уступив в 679 г. страну между Дунаем, и горами пришлому тюркскому племени болгар.

Болгары

С первых веков по P. X. на Европу начинает изливаться тот поток тюркских народов, который достиг самой большой силы и стремительности во вторую половину средневековья — во времена Чингисхана и Тимура. Первыми являются на сцену гунны, потом авары (обры), болгары, угры, печенеги, половцы. С болгарами Византия познакомилась уже в конце V века: в 498 г. они подступали к Константинополю. Но затем эта орда исчезает в массе аваров, подчинивших себе все племена между Доном и Дунаем, в том числе и наших, дулебов-волынян. Только в царствование Гераклия (610-641) болгары вернули себе самостоятельность: около этого времени упоминается их каган или хан Кубрат (Коурт славянских источников). После его смерти они разделились на несколько орд, как это легко делалось у степных кочевников: две орды остались около Дона и, вероятно, потом, подвинувшись на север, основали знаменитое в русской истории царство камских болгар. Прочие три орды пустились к западу: одна ушла в нынешнюю Венгрию и смешалась с аварами; другая проникла еще далее, в Италию, и утвердилась в Равенской области; третья орда, под предводительством Аспаруха (или, по славянским памятникам, Испериха), перешла Днепр и Днестр и, вскоре затем, перекочевала на южный берег Дуная, в нынешнюю Добруджу, по своему географическому характеру составляющую продолжение черноморских степей.

Быт болгар

В своем быте болгары мало чем отличались от других народов того же племени: они кочевали с места на место, жили скотоводством и грабежом. Подобно гуннам, венграм и татарам, они были ловкие наездники и превосходные стрелки. Они принесли с собой на Дунай азиатскую одежду и обычаи: ходили в чалмах, ели на полу, носили конский хвост (турецкий «бунчук») вместо знамени, для присяги ставили перед собой саблю. Как и большая часть степных кочевников, которые проводят все почти время под открытым небом, болгары поклонялись небесным светилам, солнцу, месяцу и звездам. Впрочем, ни их быт, ни религия их не оказали большого влияния на туземное население занятой ими страны: орда Испериха была для этого слишком малочисленна. Этнографическое значение тюркского племени для Болгарии не больше того, какое имели для древней Руси пришлые варяги: как и Русь, мы имеем полное право считать Болгарию X века чисто славянской страной. Но в политическом отношении болгарское завоевание было для балканских славян чрезвычайно важно: вся жизнь новых пришельцев проходила в войне, в набегах на окрестные народы; это неизбежно вело к развитию военной дисциплины и сильной, монархической власти, как это мы и видим у всех тюрко-монгольских племен, от гуннов Аттилы до османов Мехмета II. Борьба с сильной, централизованной Византией всегда еще более способствовала развитию такой власти: с османами XIV-XV вв. повторилось то же, что пережили болгары в VII-IX вв. Дисциплина в болгарской орде была так строга, что всякий взрослый мужчина, осмелившийся покинуть страну без разрешения хана, считался дезертиром и подлежал смертной казни. Если же ему удавалось бежать, казнили стражу. Смертью наказывали даже того, у кого оружие во время войны находили в неисправности. Славяне, покоренные вновь пришедшим племенем, были подчинены этим порядкам. Восемь славянских племен, живших до тех пор отдельной жизнью, слились в одно целое, были даже перетасованы, передвинуты с места наместо, ради большего удобства при обороне страны; десятки тысяч славянских семейств были переведены с южной стороны Дуная на северную, с той же целью.
Оттого с появлением болгар за Дунаем резко изменяется отношение балканских славян к Византии. Прежде они имели только отрицательное значение, — значение нарушителей порядка в империи; под властью тюркских ханов они становятся важной политической силой, к помощи которой прибегают сами императоры. Юстиниан II, царствовавший с 685 г., был свергнут с престола константинопольским населением; он бежал сначала в Херсонес, но так как и здесь настроение народа было ненадежно, то изгнанный император должен был искать гостеприимства у хана Тервела, преемника Испериха. Болгарский хан не только принял Юстиниана с почетом, но, собрав все свои войска, помог ему овладеть Константинополем и вернуть себе престол. За это Тервел получил титул кесаря, т. е. помощника императора; ему было дано право носить императорскую одежду и сидеть рядом с императором; византийские придворные преклонялись перед ним, как перед собственным государем. Но и помимо всего этого, хан, видимо, произвел очень сильное впечатление на греков, и у них впоследствии ходили баснословные рассказы о его страшном богатстве и необыкновенной щедрости. Тервел, будто бы, клал на землю свой щит, выпуклостью вниз, на щит клал плеть, с которой ездил верхом, и потом засыпал щит и плеть золотом, так что их не было видно; воткнув в землю копье, накладывал с обеих сторон доверху шелковые ткани; раздавал своим воинам деньги целыми ящиками, правой рукой загребая золото, левой серебро. После смерти Тервела власть хана, видимо, пришла в упадок; династии быстро сменяют одна другую и не находят уже безусловного повиновения, как прежде: в правление некоего Телеца более 200.000 славян выселились из Болгарии в Малую Азию, и хан не имел силы их удержать. Весьма возможно, что именно в это время развились те аристократические учреждения, которые мы находим в позднейшей Болгарии: сословие боляр, из которых шесть главных, «великих боляр», составляли верховный совет при государе. Боляре занимали самостоятельное положение в государстве: византийское правительство отличало их от остального населения, и византийский логофет, спросив, по обычаю, о здоровье болгарского царя, должен был, вслед затем, спросить о здоровье «боляр», — сначала шести «великих», затем всех прочих. Все эти подробности болгарского государственного устройства мы узнаем от писателя X века, императора Константина Багрянородного; но происхождение их относится, конечно, к более раннему времени, потому что, уже начиная с IX столетия, власть болгарского государя все более и более усиливается. Это было следствием, с одной стороны, изменившегося международного положения их государства, с другой — принятия ими христианства.

Война с Никифором

На положении Болгарии сильно отразились те мировые события, которые происходили далеко к западу от нее, — в нынешней Франции и Италии. Возникновение империи Карла Великого имело ближайшим результатом разгром варварских народов, беспокоивших границы этой империи. При этом разрушено было и громадное царство аваров, занимавшее тогда (конец VIII столетия) как раз место нынешней Австрии; западной его частью завладели франки, остальные области поделили между собой восточные соседи, причем больше всего пришлось на долю болгар. Хан их, Крум, получил, благодаря этому, в свое распоряжение такие силы, какими никогда не располагали его предшественники; враг у него теперь был только один — Византия: авары уже не грозили ему с тыла, как прежде. Крум начал с того, что напал на те укрепленные города по линии Балкан, где еще держались греческие войска, и овладел Средцом (нынешняя София). Это повело к войне с императором Никифором; с обеих сторон были пущены в ход все силы, и одолели болгары. С самого начала обнаружилось, что обычных средств империи не хватит для борьбы с Крумом: пришлось прибегнуть к чрезвычайным налогам и завербовать, в придачу к регулярным войскам, толпы бедняков, вооруженных одними палками и пращами; это увеличило число солдат, но зато понизило качество армии.
Поход начался, впрочем, счастливо для Никифора: он овладел «аулом» хана — «так называют болгары жилище своего государя», говорит греческий летописец; «аул» находился близ нынешней Шумлы. «Крум стал просить мира, — очевидно, чтобы выиграть время; когда Никифор прервал переговоры, то нашел себя запертым деревянными завалами; Крум загородил, как стенами, ущелья и спереди и позади его. Никифора поразило точно громом; обходя местность и ища выхода, он говорил: «птицами разве мы отсюда вылетим». Два дня прошли спокойно; в ночь на субботу 25 июля (811 г.), услышали шум оружия и движение войска; все ждало с трепетом; на заре болгары, соединившись с аварами, ударили на греческий стан и всех избили, самого императора Никифора, его сановников, патрициев, стратегов, областных начальников и бесчисленное множество воинов; «погиб в тот день цвет христиан, пропали императорские украшения и все оружие. Не дай Бог христианам видеть когда-нибудь подобный день! Отрубленную голову Никифора воткнутую на копье, долго показывал Крум приходившим к нему от разных народов посетителям, потом выложил череп серебром и сделал чашу, из которой пили на торжественных пирах славянские вожди». В этом рассказе любопытно, между прочим, что для греческого писателя «болгары» и «славяне» были уже одним народом, между тем, как авары те же тюрки, только другой ветви, — у него уже строго отличаются от «болгар». Отсюда видно, как сильно ославянились к IX веку потомки Испериха и его товарищей. Самым важным событием в истории этого смешения двух народностей было принятие христианства болгарским государем, в половине того же IX столетия.

Романское и греческое влияние

Население римских провинций к югу от Дуная, до начала славянских вторжений, исповедовало, конечно, христианскую веру: язычество при Юстиниане было уже редким исключением. Славяне жестоко опустошили страну, но далеко не истребили всего населения. Мало того: поселившись на Балканском полуострове они многое заимствовали у туземного населения, — конкретные наглядные доказательства этого дают языки сербский и особенно болгарский. В VI веке население придунайских провинций империи говорило романским, т. е. испорченным латинским языком; в болгарском мы встречаем значительное количество латинских слов. Некоторые из этих слов, вошедшие в славянский перевод св. Писания, усвоены всеми славянскими языками: цесарь, царь от лат. caesar, оцет — лат. acetum (горькое питье), арка — лат. arca, алтарь — лат. altare. Влияние не могло ограничиться одним языком: сохранились известия что пришельцы, несмотря на враждебные отношения к империи иногда становились христианами. В житии св. Димитрия Солунского рассказывается, что многие варвары крестились под влиянием тех христиан, которых они уводили с собой в плен. Позже, когда в самой империи получил преобладание греческий язык, романское влияние должно было смениться греческим: перейдя Дунай, болгары нашли к северу от Балкан греческое духовенство, подчиненное константинопольскому патриарху.

Проповедь христианства

Настолько многочисленна была паства этого духовенства, сказать, конечно, трудно; одно не подлежит сомнению, что болгары очень рано могли познакомиться с христианским вероучением, и, как совершенно справедливо выразился один русский исследователь, «трудно подыскать причину не того, почему болгары приняли христианство, а того, — как это они так долго оставались язычниками». Причину эту, кажется, следует видеть в той железной дисциплине, которой они были обязаны своими военными успехами: без разрешения хана никто не смел креститься, а ханы не расположены были к христианству, потому что враждовали постоянно с Византией. Сохранились любопытные предания, показывающие, как истинное учение медленно, но неуклонно завладевало самым семейством болгарского государя. Вот что рассказывает болгарский епископ Феофилакт, — писатель очень поздний, XI века, но пользовавшийся древними местными записями. «Когда Крум покорил многие города римлян и взял знаменитый Адрианополь, то жителей его он переселил в те города, которыми завладел раньше. В числе этих переселенцев был один муж, по имени Кинам, по внешности блестящий и изящный, а по душевным качествам превосходивший всех своих товарищей. При разделе пленных он достался Омвритагу, сыну Крума. Он был любим своим господином и всеми прочими, так как бесспорно превосходил всех; только одно в нем опечаливало их: он отличался от них религией. Поэтому варвар употреблял все старания, чтобы отлучить его от Христа. На первый раз он испытал его веру следующим образом: совершивши одно блестящее жертвоприношение и приготовивши при этом роскошный обед, он приказывает, благородному Кинаму садиться вместе и обедать с прочими начальниками. Но тот, помня, что нет у Христа ничего общего с Велиаром и что верующим во Христа невозможно пить чашу Господню и чашу бесовскую, отверг предложение обедать с ними». Варвар настаивал на своем. Кинам, вместо повиновения, стал доказывать пустоту язычества и проповедовать о Христе. Омвритаг не вынес этого и приказал запереть слугу Христова в тюрьму, в которой он и оставался до смерти Омвритага. Умирая, он оставил трех сыновей. Старшему из них было имя Энравота, второму Звиничес, а третьему Маломир; последнему досталась и власть отца. Энравота, по провидению Божию, вспомнил о христианине Кинаме: он послал к брату Маломиру и просил его отыскать Кинама и прислать к нему. Маломир не оставил без внимания просьбы брата и стал отыскивать этого человека; он нашел его в тюрьме, голодного, грязного, побледневшего, ослабшего, так сказать, призрак прежнего Кинама и, оправивши, насколько можно было, послал к брату Энравоте». Тот не мог даже сразу и узнать своего старого знакомого: так изменился Кинам от своего долговременного заключения. На вопрос пораженного Энравоты, из-за чего он терпел все это, Кинам отвечал, что пострадать за веру Христову — высшее благо для христианина. «Энравота, приняв к сердцу слова мудрейшего Кинама, как пищу, воспламенился стремлением к вере Христовой. Он любил этого человека и постоянно в разговорах расспрашивал его о христианстве». Последствием этих разговоров было то, что Энравота крестился и стал ревностным христианином. Когда узнал об этом брать его Маломир, он «призвал Энравоту к себе и принял его не как брата, но как отступника от переданной отцами веры», и потребовал отречения. Энравота ответил, что он отвергает язычество со всем его служением, но чтит Христа, как истинного Бога, и оказывает Ему должное поклонение. За это он был казнен и перед смертью, будто бы, предсказал скорое обращение всей Болгарии в христианство. Это и случилось, в самом деле, очень скоро, при его племяннике Борисе, — по словам архиепископа Феофилакта, с детства уже расположенном к христианству; существует другое предание, очень известное, — что сестра Бориса, захваченная при одном набеге византийскими войсками, была воспитана в Константинополе в христианской вере, и, вернувшись на родину после размена пленных, склонила брата принять крещение. Как бы то ни было, очевидно, что среди ближайшего потомства обращение Бориса в христианство не считали чем-то внезапным и знали, что оно было издавна подготовлено успехами христианской проповеди в царской семье.

Крещение кн. Бориса

Непосредственным поводом крещения, но словам византийских летописцев, были: голод и нападение неприятелей на Болгарию. Пораженный этими бедствиями, и не находя утешения в языческой религии, Борис стал искать его в христианстве. О голоде около 863 г. говорят в один голос и западные летописи; эта беда, по-видимому, была повсеместная. Что же касается стесненного положения Болгарии, вынудившего Бориса искать помощи у Византии, то это достаточно опровергается условиями договора, который империя заключила с Борисом тотчас после крещения: по этому договору не Болгария, а Византия сделала уступки. Значительная полоса земли, составлявшая прежде собственность империи, перешла к Борису. Но ошибаясь относительно подробностей события, византийские писатели совершенно верно передают смысл его: это, в самом деле, была самая крупная победа, одержанная греками над их страшным соседом. Константинопольский патриарх Николай, в письме к преемнику Бориса, такими словами характеризует обращение болгар в христианство: «Было некогда время, когда римляне и болгары ссорились между собою, поднимали друг на друга оружие, — и языческое нечестие, в котором вы пребывали, разделяло нас, как непроходимая стена. Но когда Бог, возлюбив мир, просветил вас светом своего познания, прекратилась вражда, остановились военные действия, любовь заступила место раздоров, — мы стали союзниками и друзьями». На сорок слишком лет северная граница империи была обеспечена от нападений, — если не считать случайного столкновения около 890 г., в котором, к тому же, кругом было виновато византийское правительство. Но этого мало: в течение тех же сорока лет совершилось мирное завоевание Болгарии греческой культурой, в лице болгарского государя, ставшего полугреком. Что этот государь пойдет гораздо дальше, чем могли желать его учителя, — в том виноваты уже не греки, а законы истории, в силу которых всякое начало, раз проникшее в жизнь, стремится развиваться до крайних возможных пределов.
Нет надобности говорить о благотворных нравственных последствиях крещения для болгарского народа. Но на первых порах оно и политически было очень выгодно: во-первых, самый этот народ стал действительно существовать только с тех пор, как две его части, тюркская и славянская, окончательно слились на почве общей религии и общей культуры. С другой стороны, военно-деспотическая власть хана стала постепенно сменяться более возвышенной, более нравственной формой власти христианского царя; прежние болгарские государи были заняты, больше всего, поддержанием дисциплины, теперь они начинают заботиться о просвещении и нравственном воспитании своего народа. Общество стало крепче, власть стала сильнее и, в то же время, чище; оборотная сторона дала себе почувствовать только гораздо позже: но уже в самую первую минуту высшие классы болгарского общества и сам царь Борис стали смутно догадываться, что им предстоит зависимость не от одной православной восточной церкви, но и от восточной империи. Тотчас по принятии Борисом христианства, бояре устраивают заговор против царя; византийцы объясняют этот заговор языческим фанатизмом, но так как никаких других признаков фанатизма мы не находим, то правдоподобнее видеть здесь чисто политическую реакцию против византийства, а не против христианства, — что подтверждают и позднейшие боярские восстания уже несомненно политические (X века). С другой стороны, сам Борис завязывает переговоры с Римом, старается освободить болгарскую церковь из-под власти константинопольского патриарха; но Константинополь был ближе, и перевес остался за ним.