Переходя к истории украшения русских тканей, необходимо оговориться, что отдел этот в общей истории текстильного искусства, благодаря почти полному отсутствию каких бы то ни было крупных исследований, является чрезвычайно слабо разработанным. Богатейший материал местных и центральных музеев и архивов, этнографические наблюдения краеведческих обществ — все эти новые источники, предоставленные науке советской властью, требуют специального труда, далеко выходящего за пределы настоящих очерков. Поскольку последние охватывают преимущественно историю иноземных тканей, — мы ограничимся пока лишь указанием на те элементы в области художественного оформления русского текстиля, которые имеют своим ближайшим источником рассмотренные выше иноземные образцы. За исходную хронологическую грань нашего изложения мы возьмем при этом эпоху сложения Московского государства.
С одной стороны, именно с этого времени накоплений торговый капитал создает для Москвы возможность широкого приобретения иноземной продукции и иноземного шелка, а с другой — с этого же времени дотоле разрозненная кустарная промышленность начинает у нас специализироваться по местностям, и возникают сначала по казенной, а потом и по частной инициативе первые крупные мастерские.

Привозные ткани (восточные и западно-европейские)

Уже в XVI веке в Москву поступает богатый ассортимент восточных тканей, в изобилии приобретаемых высшим господствующим классом Московского государства, а также двором и церковью. Ткани получаются и путем торговли и в качестве военной добычи. По словам состоявшего на русской службе опричником при Грозном немца Генриха Штадена, «Персия — Кизильбаши, Бухара, Шемаха — все эти страны постоянно торгуют с Русской землей, обычный их товар — золотые изделия, разных сортов шелковые ткани и многое другое». При взятии Казани и Астрахани много дорогих тканей было роздано царем в награду воеводам; и все розданное вскоре было пополнено массой товаров, захваченных у крымских купцов, присланных в Казань и Астрахань Девлет-Гиреем. У крымских купцов, по словам того же Штадена, было найдено «так много товаров и столь различных, что русские даже и не знали, что это за товары» (* см. сноску ниже).

* Генрих Штаден. «О Москве Иоанна Грозного, записки немца-опричника». Изд. М. и Д. Сабашниковых, Москва 1925 г., стр. 39-40.

В XVII веке все более и более развивается наша торговля с Персией, делаются неоднократные попытки завязать более тесные сношения с Хивой, Бухарой, а вместе с тем и с Индией. Документы приказа Тайных Дел и Большого Дворца, относящиеся к первой половине XVII века (более ранних не сохранилось), дают подробные описания нашей торговли с Персией и вывоза оттуда тканей.

До половины XVII века разнообразные мусульманские ткани, начиная с самых роскошных парчей и бархатов и кончая набойками по грубой хлопчатобумажной ткани (по дабе; см. рис. 241), были предметом широкого ввоза в Россию. Оживленный товарообмен, происходивший между Москвой и Персией, обслуживал высшие слои Московского государства — государев двор и церковь, потребности которых удовлетворялись в это время почти исключительно тканями восточного происхождения. Великолепные вышивки церковных облачений, набивные ткани, эмаль, «доличное» иконного письма, миниатюры лицевых рукописей и роспись стен древних соборов — все это передает или уже исчезнувшие мотивы восточных тканей или же является перепевом их узоров.
Богатые ткани, приобретаемые московским царем и его приближенными, шли на одежды: шубы, опашни, ферязи, кафтаны, частью же как вклады на помин души жертвовались в церкви и монастыри. До нашего времени дошли ткани главным образом в виде церковных облачений. Гражданских одежд, сшитых из восточных мусульманских тканей, сохранилось вообще очень мало: несколько кафтанов первых Романовых в Московском историческом и Звенигородском музеях, и в Московской оружейной палате — несколько поясов да верхов для шуб. Больше уцелело отдельных предметов, как конские уборы, пологи, занавеси, санные полости и небольшие ковры, которыми справедливо может гордиться Московская оружейная палата (см. рис. 240).

Основные типы рисунков восточных, как и западных тканей были, видимо, хорошо известны в Московской Руси, и для описания их имелась общепринятая, вполне установившаяся терминология. «Ферези камка кизылбашская на сини шолк жолт мужики да барсы… кафтан камка кизылбашская на червце разные шолки с золотом и с серебром, мужички на конех» (853, 867) или «бархат турский, золотной, по нем травы, кубы, в кубах опахалы (834), терлик бархат венедитцкой синь рыт круги с золотом… камка венедитцкая на жолти шолк бел шехматище» (851) (И. Забелин. «Домашний быт русских царей», т. II).
Вопреки стремлениям западных купцов использовать московские речные пути для непосредственного проникновения в восточные страны, Москва сумела использовать все выгоды своего географического положения и монополизировать торговлю с Востоком. Западная, а особенно Центральная Европа должна была покупать шелк на московских рынках. «Царь, — говорит о московском царе долго проживший в России иностранец Коллинс, — первый купец в своем государстве. Среди всех принадлежащих ему монополий наиболее важной и ценной была торговля восточным шелком» (* см. сноску ниже).

* Главным привозным рынком в XVII веке был Архангельск, куда съезжались иностранные купцы. Сохранилось много документов о покупке для двора Алексея Михайловича «розных товаров думным дворянином и воеводою Афонасием Ивановичем Нестеровым» у купцов «голанца у Юста Блюморта, да у Амбурца у Ивана Ферпфтена», «у гостя Томаса Кельдермана, да садовые слободы Володимера Воронина» (это все былые поставщики западно-европейских тканей): «Веницейского аксамита» и «золотых объярей», причем цены на аксамиты в то время были 80 ефимков за 1 аршин (71 см.), а за объярь по 40 ефимков. Ефимок же стоил 2 московских рубля, а московский рубль XVII столетия — 17 современных золотых рублей.
Восточными же тканями обычно торговали «Гречане»: «Димитрий Констянтинов, да Родион Фомин, да Христофор Дмитриев», — эти последние продавали свой «локотной товар» кусками: «2 алтабаса золотных по 250 рублей алтабас, 5 атласов золотных по 50 рублей атлас» (Дополнение к Актам Историческим. Том VI, Спб. 1857, стр. 94-97).

Перевозка каждого тюка шелка из Гилянской провинции в Ормуз (гавань в Персидском заливе) караванным путем обходилась не менее 35-40 довоенных рублей, перевозка же такого тюка через Россию благодаря сплошному водному пути от самой Персии до Архангельска стоила гораздо дешевле. Шелк шел Каспийским морем, Волгой, Сухоной и Северной Двиной. Доставленный в Архангельск, он стоил 30 рублей за пуд (16 килограммов). Русские же продавали его иностранцам за 45 рублей. Приходивший караван привозил обычно партию до 9000 пудов шелка-сырца на сумму 40 500 рублей (что составляет свыше 600 000 рублей золотом на наши деньги). Монополия торговли персидским шелком в это время была самым крупным коммерческим предприятием в Московской Руси, и не даром за 300 лет до открытия Великого Сибирского пути рижский купец де-Родес (официально работавший в пользу Швеции) предлагал тестю Алексея Михайловича боярину Милославскому организовать компанию из крупнейших европейских коммерсантов, которая, воспользовавшись русским водным путем, не только захватила бы в свои руки всю персидскую торговлю сырцом, но распространила бы вывоз товаров и на Индию с Китаем, создав таким образом конкуренцию океанскому пути, открытому Васко де-Гамой. Борьба за персидский и связанный с ним бухарский шелковый рынок с западно-европейским купечеством для русского правительства, бывшего монополистом главных предметов вывоза в XVII веке, являлась важной определяющей чертой торговой политики. В «Статейном списке» и наказе московским послам 1669 года, братьям Борису и Семену Пазухиным, в Бухару, Балх, Хиву и Персию говорится: «Бухарский шелк идет через Кызылбашскую и Турецкую землю в немцы, а на Астрахань к Москве нейдет». Пазухиным предписывалось главным образом проведать о шелке: «шелковых промышленников наговаривать с великим радением… и приводить их, чтобы с тем шелком из Бухары и из иных земель торговые люди ходили в Астрахань и к Москве и чтобы однолично в том шелковом деле учинить прибыль промышлять им… с великим радением разведать подлинно, почему цена шелку доброму и среднему и плохому» (Наказ Борису и Семену Пазухиным и «Статейный список» из «Русской исторической библиотеки», т. XV, ст. 17) (* см. сноску ниже).

* «Русская историческая библиотека», т. 21, стр. 962, 1121, 1149, 1279-1280, 1318, 1351-1353. Записки Отд. русск. и слав. археол., т. 2, стр. 376, 387; см. также А. И. Заозерской. «Царь Алексей Михайлович в своем хозяйстве». П. 1917, стр. 133, 137. Параллельно производились попытки развести у нас хлопок.

Торговля шелком-сырцом была монополией русского правительства, доставлявшей в столицу чрезвычайно ценный материал, которым Москва могла воспользоваться и в интересах собственной шелкоткацкой промышленности и вышивок. Что касается готовых шелковых изделий Персии, Индии и Китая, то до 1670 годов торговля ими была свободной; персидские и индийские купцы приезжали не только в Астрахань, но и в Москву, и в изобилии привозили сюда произведения мусульманского искусства. В конечном итоге ничего нет удивительного, что в России произведений мусульманского искусства сохранилось несравненно больше, чем на Западе, и что лучшие произведения восточного, главным образом персидского, искусства попали в русские собрания, откуда уже позднее их начали извлекать западные коллекционеры и правительственные музеи. Некоторое количество богатых мусульманских тканей сохранилось благодаря тому, что пошло на церковные облачения, связанные притом с именами разных прославленных учителей церкви. К изучению этого богатства до революции почти не было доступа, так как оно или таилось под спудом в соборных и монастырских ризницах, или было рассеяно по массе никому неведомых провинциальных церквей. Октябрьская революция вскрыла и собрала эти сокровища, и теперь их можно свободно изучать в ряде краеведческих музеев. Поскольку ткани, шедшие на нужды культа, были обыкновенно предметом вкладов и пожертвований, при точном обозначении имен жертвователей, принадлежность этих тканей тому или иному времени определяется довольно точно (* см. сноску ниже).

* От XVI века сохранились вклады Грозного — в б. Кирилло-Белозерском монастыре; князей Сицких (см. рис. 120), Годуновых, Старицких, Нагих, Щенятевых, Трубецких, думного дворянина Янова, боярина Шеина, князей Мстиславских, Львовых, Хворостининых и др. — в ризнице б. Троице-Сергиевой лавры; от XVII века — патриаршие саккосы Московской оружейной палаты и Рязанского музея, вклады б. Новодевичьего, Новоспасского и Новоиерусалимского монастырей. Все это точно датированные ткани. Кроме них имелись еще первоклассные коллекции П. И. Щукина и В. Г. Сапожникова, влившиеся в Московский исторический музей, а частью переданные в Музей восточных культур.

Ввозимые в Московию мусульманские ткани имели разнообразные названия: алтабас, бархат, объярь, изорбаф, байберек, атлас, камка, тафта, фата, дороги, кутня, зендень, киндяк, выбойка, бязь, миткаль и др.
Из всех этих тканей самая драгоценная, представлявшая собою род парчи, — алтабас. Название ее одни (Савваитов, Иностранцев) производят от тюркских слов «алтун», золото, и «бязь», ткань, другие же (Вельтман) — от арабского слова «ад’ди’бадж», парча. Техническое обследование строения этой ткани, произведенное в лаборатории Российского исторического музея, подтвердило тождественность ее со строением византийского гладкого аксамита. Вполне допустимо, что из Византии этот сорт ткани стал распространяться в двух направлениях — на запад и на восток, и на новых местах ткань, изготовленная таким же способом, получила различные названия. В то время как Запад сохранил византийское название examitum, samitum, samita, исказив его только отчасти, Восток присвоил ей свое, туземное, переделанное у нас на свой лад.
О строении и материале алтабаса и аксамита В. К. Клейн говорит следующее: «В основе ткани замечается очень плотный ряд тонкого цветного шелка (наиболее известны цвета червчатый и зеленый, реже встречается желтый). Эта основа служит скреплением для трех сквозных утков. Важнейшим утком является шелк-полусырец (слегка подкрашенный в красный цвет), проброшенный толстым пучком в несколько десятков несученых нитей; этот уток саржевым переплетением связан с указанной червчатой основой. Уже из переплетения этой основы и первого утка получается очень плотная и толстая ткань. На эту ткань, точнее на ее первый уток, наложены еще два утка: один из тонкого желтого шелка (редким слоем), служащего только фоном для верхнего, третьего, и другой — из нитей толстого пряденого золота. Два верхние утка скреплены особой основой из очень тонких, едва заметных шелковых нитей, саржевым переплетением. Образование плоского узора на гладком аксамите достигается тем же порядком, как и на всякой ткани. При открытии «зева» нити основы разделяются на два ряда в нужном сочетании, и между ними пробрасывается сквозной уток, после чего зев закрывается для новой комбинации нитей.
При изготовлении петельчатого аксамита «пряденое» (или волоченое, прибавим от себя) золото уже не пробрасывается сквозным утком, а челнок, в котором удерживается шпулька с золотой нитью, оплетает только часть нитей основы, на которую предварительно кладется металлический прут (так называемая булавка); когда ряд петель закончен, зев закрывают и пруток вытаскивают. Петли делают не при каждом открытии зева, а с промежутками, т. е. после каждого ряда петель следует от трех до пяти утков пряденого золота» (В. К. Клейн. «Иноземные ткани, бытовавшие в России до XVIII века, и их терминология». 1925, изд. Московской оружейной палаты, стр. 13-14).
Единственное различие в фактуре западного аксамита и восточного алтабаса, собственно говоря, заключается в том, что на Западе употребляют пряденое золото, восточные же алтабасы исполнены в большинстве случаев «волоченым» золотом. Несомненно, что благодаря этому различию в количестве золота, затраченного на каждый метр ткани, стоимость восточных алтабасов будет выше западных аксамитов. Кроме того, на Западе золото, пробрасываемое редкими прядями, служит лишь дополнением к цветному шелку, не убивая его, в восточных же алтабасах «в земле», т. е. в фоне, употребляется исключительно волоченое золото, без шелка, которое при каждом раскрытии зева в ткацком станке, пробрасывается одновременно в 3-5 нитей, отчего вся ткань приобретает вид кованого металлического листа. Благодаря этому при неосторожном обращении с такой тканью, при резком сгибе и пр. получаются изломы и трудно выпрямляемые складки.
Среди привозимых с Востока бархатов русские источники различают гладкие и узорчатые. Узорчатые бархаты, с ворсовым узором на гладком атласном или сатиновом фоне, в России XVII века носили название рытых, а бархаты с парчевым фоном — золотных. Золотой фон таких бархатов обычно исполнен не сквозными, а подкладочными челноками. Кроме золотных и рытых бархатов различался еще целый ряд других сортов, подробно разобранных В. К. Клейном (В. К. Клейн. Op. cit., стр. 29-36) (см. рис. 80, 122, 123 и др.).
Для объяснения этих названий необходимо сказать несколько слов о самой технике бархатного дела. Обычно для изготовления бархата пользуются двумя основами: первая служит для изготовления грунта, фона или земли, а вторая — для образования ворса, или «морха», по древнерусской номенклатуре. Эта вторая основа берется в 4-6 раз длиннее первой, потому что во время работы нити ее для образования ворса делают ряды петель, которые потом разрезаются и, распушиваясь, образуют тот самый ворс, который и является отличительным признаком бархатной ткани. Делается это следующим образом: когда зев длинной основы открыт, в него вкладывают «пруток» или «булавку», длиною немного более ширины изготовляемой ткани. Булавка эта представляет собою латунную проволоку плоского сечения с небольшим желобком. Закрывая зев, оплетают булавку. Пробросив несколько рядов утка, ткач особым ножом проводит по желобку булавки, разрезая таким образом нити второй основы. Разрезанные петли освобождают булавку и, расходясь, поднимаются щеточкой, образуя ворс. Если после закрытия зева, не производя разреза, вытащить булавку, то по всей ширине ткани получится ряд мелких петель — петельчатый бархат. Для получения различных эффектов рисунка на ткани можно разрезать только часть петель, оставив другие неразрезанными. Тогда получится бархат полуразрезной.
Иногда, в особенно богатых и высоких сортах, в сложную технику узорчатых бархатов вводили узоры, вытканные петлями золота, как на аксамитах. Такой бархат назывался у нас «аксамиченным», или «на аксамитное дело».

Из других тканей с золотыми нитями чаще всего встречаются объярь и изорбаф. Объярь — тип современного муара с репсовой выделкой (см. рис. 242). Ее горизонтальные рубчики образуются тем, что нити основы и утка различной толщины. В основе они тонкие, а в утке значительно толще, что и дает рельеф горизонтальным рубчикам, образует так называемый репс.
Изорбаф, зарбаф — шелковая персидская ткань с нитями золота и серебра. Исполняется она сатиновым переплетением, имея при одно-, часто двухцветной, основе до шести утков. Самое название этой ткани состоит из двух слов: изер — золото и баф — ткань (от бафтен — ткать) (* см. сноску ниже)

* (Савваитов. «Описание старинных русских утварей»).
О выработке изорбафа в Персии XVII века французский путешественник де-Шарден говорит: «Так как шелк является обильным и обыкновенным материалом в Персии, то персияне особенно хорошо научились его обрабатывать. Их ремесленники изобрели машины, веретена и станки для размотки шелка почти такие же, как и у нас (во Франции). Они называют парчу «зарбафом», т. е. золотой тканью. Есть простая — сто сортов, двойная, называемая «уруай», т. е. двуличная, потому что у нее нет изнанки, и «мамели зарбаф», или «золотой бархат»… Что замечательно в этих прекрасных тканях, это то, что в них никогда не видно конца отдельных ниток, что золото и серебро всегда сохраняют свой блеск и цвет и не изменяются, пока существует ткань». Le Chevalier Chardin J. «Le corronnement de Soleiman, troisième Roy de Perse, et ce qui c’est passe de plus mémorable dans les deux premières années de son règne». Paris 1671.

Наиболее употребительными шелковыми тканями были в России XVI и XVII веков атлас, камка и тафта. Техника исполнения атласа, этого очень плотного сатина, и тафты, ныне носящей название канауса, общеизвестна. Камка — плотная шелковая ткань персидского происхождения. Камка — значит шелк. Переплетение ее нитей гроденаплевое, но отличается тем, что нити основы и утка не имеют правильного чередования между собою, и этим вызывается появление узора. Эта техника сохранилась до наших дней в шелковой ткани, называемой во Франции, а оттуда и в России, дамá (damas).

Кроме этих ценных сортов парчи, бархата и шелка, ввозились всевозможные вышивки и набивные хлопчатобумажные ткани (см. рис. 244).
Деятельно развивая восточную торговлю, московский торговый капитал все же, в конечном счете, был обращен лицом к Западу, лелея постоянную мечту при помощи получаемых с Востока ресурсов «пробить окно в Европу» — приобщиться к успехам западно-европейской культуры и техники. Эта мечта была подсказана самой Западной Европой, искавшей в Московии не только путей на Восток, но и выгодного рынка для сбыта своей все расширявшейся продукции, в обмен на всякого рода ценное сырье, а параллельно с этим и выгодного союзника по осуществлению разных созданных политикою меркантилизма международных комбинаций. Западная Европа обратила свое внимание на Московию уже в XV веке, женив Ивана III на воспитаннице римского папы Софье Палеолог. Интересно, как, опираясь на комбинацию держав эпохи Реформации, уже Иван Грозный соглашался предоставить Швеции право свободного проезда в Индию и Китай, лишь бы получить взамен «волю и береженье» для русских купцов при поездках не только в Швецию, но и в Любек, и в Антверпен, в Испанию, Англию и Францию. Эта программа нашла себе осуществление через полтораста лет, при поддержке Голландии и Англии, которые усиливали свой флот, получая из России, в обмен на продукты текстильной и металлургической промышленности, необходимые строительные материалы. На ряду с восточными тканями в Россию ввозились и западно-европейские ткани, главным образом итальянские и частью испанские (вернее, те же итальянские, но выделанные в Испании). Ввоз производился главным образом через Архангельский порт, а также через ливонскую и польскую границы.
В ассортимент ввозных тканей входили: драгоценная итальянская парча (см. рис. 243), разрезные одноворсные и двухворсные бархаты, часто затканные золотом, и различных сортов шелковые ткани. Они, как и восточные ткани, шли в гражданском быту на зимнюю и летнюю одежду и на верхнее платье; церковь употребляла их на украшение внутри храма и на церковные облачения. При этом характерно, что известны все эти ткани были у нас по преимуществу не под западными, а под восточными именами — алтабаса, тафты, камки. Это доказывает, что западные ткани получили у нас распространение тогда, когда уже достаточно были известны восточные. И действительно, на основании литературных сведений, а главное на основании сохранившегося в наших музеях ассортимента подлинных тканей, можно определенно констатировать, что до последней четверти XVII века преобладают ткани восточные и лишь с конца XVII века начинает усиливаться привоз западных тканей. Привозимые в Россию итальянские, или, по принятой у нас терминологии, «волосские» камки были белые, голубые, зеленые, синие и алые. На наиболее ранних рисунках XIV или начала XV века встречается так называемая «готическая роза», то есть семилопастный лист с ананасом и гвоздиками или стилизованный же тюльпан, как на прекрасной белой камке начала XV века, хранящейся в музее б. Троице-Сергиевой лавры (* см. сноску ниже) (см. рис. 245).

* Ткань эта до Октябрьской революции была по культовым причинам недоступна для изучения, так как принадлежала сподвижнику и ученику Сергия Радонежского, Никону, умершему в 1428 г. Ширина полотнища самой ткани 0,72 метра. Раппорт 0,82 X 0,72 м. В ткань с подобным же рисунком одета Мадонна на картине Карла Кривелли, в галерее Брера в Милане.

В Москву ввозилась и драгоценная итальянская парча — аксамит и бархаты. Их образцы составляют исключительные по богатству коллекции тканей в Историческом музее и Московской оружейной палате, причем некоторые из них, очевидно, были сделаны по специальному заказу, с изображением двуглавого орла. Такова парча на одежде Федора Алексеевича, в которой он принимал польских послов в 1678 году и из которой потом был сделан саккос патриарху Адриану (см. рис. 246).