Громадный занавес, сшитый из отдельных полотнищ и окаймленный широким узором, отчасти напоминающим французское кружево с мелкими розетками, в которых видны цветы гвоздики, заключает повторяющиеся фигуры всадников, мчащихся навстречу друг другу (рис. 42).

Если вспомнить лубочную картинку, изображающую царя Александра Македонского (Собрание Ровинского, т. II, стр. 132), то ясно станет, откуда пришел мотив правого воина. Левый представляет собой простую перерисовку «Сильного богатыря» предыдущего рисунка. Под ногами поднявшейся на дыбы лошади, в рисунке куста видно влияние колосьев, часто встречавшихся на французских материях елизаветинской эпохи. Наряду с воинственными сюжетами, вдохновившими набойщиков, встречаются мирно едущие всадники, чередующиеся с разговаривающими парами щеголей и щеголих (рис. 43), которые созданы под влиянием тех же лубочных картин, изображающих Королевну Дружиневну со славным витязем Бовой Королевичем (Собко, стр. 195 и 196). Но то, что было и ранее в изображении набоек, — боязнь больших плоскостей фона и постоянное заполнение его, — имеет место и в этих рисунках. Свободные места фона заполняются типичными розетками, надписями, орнаментами в виде городков, шашечками, а то так и просто штриховкой. Птицы, встречающиеся так часто в набойках, то взятые с пряничных форм, то с лубочных картин, заполняющие пустые места фона, имеют более распространения, чем какие-либо другие представители животного мира. Со времен царя Алексея Михайловича они не перестают встречаться в декоративных украшениях. В деревянной резьбе, в росписи различных предметов домашнего обихода и в тканях постоянно встречаются птицы, но различные эпохи накладывают на них свой отпечаток, и до нас дошли обрывки холстины с набитыми синеватым тоном птицами, щиплющими ягоды (рис. 39 на предыдущей странице). Они прекрасно стилизованы и совершенно иного характера, чем птицы, исполненные на паневах Художественно-Промышленного музея, более позднего времени. Стилизация их более грубая, как на прилагаемом рисунке, где птицы, расположенные в шахматном порядке, чередуются с веточками, имеющими листья в виде турецких огурцов (рис. 44). Чтобы отделить их от фона, они покрыты грубыми точками, заполняющими их туловище и поверхность листьев. Более изысканно нарисованы птицы, взлетевшие на воздух над небольшими деревцами, но эта правильность и утонченность форм рисунка, которая получилась от изгибов металлической манеры, дает некоторую сухость изображению и лишает набойку той живописности, какая присуща деревянным «цветкам» (рис. 45).

И рисунок, на которой по синему кубу с тонким белым контуром нарисованы птицы, переступающие с ветки на ветку, куда интереснее металлической, более правильной по рисунку формы. Не мало оживления вносят в рисунок набитые поверх желтой и красной масляной краской группы пятнышек которые придают такой нарядный вид этим сарафанам (рис. 46).
Большой синий платок, с рисунком, оставленным чистой тканью, представляет резкую разницу в типе узора средины и борта (рис. 47). Средина представляет в этой набойке конца ХVIII века какой-то пережиток восточного мотива, с которым не могут расстаться даже тогда, когда весь борт ничего общего с восточными мотивами не имеет и представляется
как бы заимствованным с богатой вышивки какого-нибудь кафтана этой эпохи.

Птицы, попавшие на этот платок с какой-то другой формы, подошли к общему характеру борта и связались с общей композицией узора. Узоры вышивок, как уже мы видели в предыдущем платке, оказывали также свое влияние на рисунки набоек, и, рассматривая образцы их, начиная с простейших, обращаешь внимание на фелонь с примитивным рисунком «городками», которые идут между полос, чередуясь с переплетенными веточками каких-то травок (рис. 48). Этот самобытный рисунок хранится в музее княгини Тенишевой в Смоленске и исполнен голубоватым тоном по светлому холсту. Перевивающийся изысканной и прихотливой лентою переработанный персидский мотив орнамента напоминает южно-русскую вышивку, идущую богатым узором между полосами, изображающими переливы шелка (рис. 49). Подобные образцы рассматривались нами ранее.

Полосатые французские ленты, вышитые золотом, бывшие в большом употреблении в век Екатерины, дали свое повторение в набойке, которая грубыми чертами воспроизвела наиболее характерные особенности этого мотива. Золотые вышивки бортов мундиров павловской эпохи, гирлянды, перевитые цепями, полоски в виде елочек и между ними наклоненные какие-то архитектурные формы, перебиваемые листьями, — все это, нагромождаясь в своеобразную композицию, дает образцы для набоек этой эпохи (рис. 50 и 51). К этому же времени относится и другой рисунок, исполненный широкой манерой, на простом грубом холсте. В центре его раппорта, в четыреугольной рамке, расположено какое-то здание с куполообразной крышей и колоннами, с боков которого растут исполненные в духе пряничных форм цветы. Этот ландшафт окружен орнаментом в виде широких ремней, огибающих звезды, расположенные по углам квадратов. Фон покрыт широкой тушевкой в разные стороны, что придает этому рисунку интересный вид (рис. 52). Изящный и тонкий рисунок большого кубового платка имеет в средине взлетевшую птицу, с поднятыми кверху крыльями. Можно предположить, что первообразом ее был феникс, взлетевший над огнем; но резчик, не поняв рисунка, превратил эту птицу в одноглавого орла, держащего ветки пальмы. Тонкие стебли и ветви окружают ее, небольшие розетки с ленточками и ниспадающими гирляндами красиво замещают фон платка, по борту которого расположены вазы с цветами, стоящие под сводом ветвей. Птица, помещенная в центре, повторена еще шесть раз между цветами борта. По углам платка инициалы владельца (рис. 53). Общая композиция платка тонко исполнена, и стилизация всех элементов рисунка очень красива. Подобные по рисункам, но тканые салфетки можно встретить в коллекциях Большой Ярославской мануфактуры, когда она еще принадлежала купцам Затрапезниковым. Но если в предыдущем рисунке еще было все стилизовано и приведено в плоскость, то в стремлении своем передать «шпалерные» изделия набивное дело вступило на путь подражания натуре и в этом направлении работало с удивительным постоянством все XIX столетие, стремясь даже плоским орнаментам придать рельеф.

Набойка, в которой картуши и завитки перебиваются растительными формами, имея между широкими полосами еще другие, с полуфантастическими цветами, создалась под впечатлением тканых «обюссонов» и «бовэ», или росписей стен и боскетных (рис. 54). Еще более натуральных тонов введено в другой рисунок, который представляет или переделку или копию иностранного образца. Желание придать жизненность видно в положении нагнувшихся птичек, и, рассматривая этот рисунок, начинаешь чувствовать неудовлетворенность неоконченного движения все время собирающихся вспорхнуть птиц (рис. 55). Начиная с первой четверти XIX века, русские набойки утрачивают окончательно все черты самобытности, и их трудно отличить по характеру рисунка от западных, у которых они заимствуют буквально все. Исключением являются такие рисунки, появление которых приноровлено к какому-нибудь событию. Такова набойка, выпущенная вскоре после открытия памятника Минину и Пожарскому в Москве (рис. 56). Она дает типичные черты николаевского «Empire» , который грубо соединяет воедино барабаны и лядунки современников с римскими панцирями и шлемами средних веков. Аксельбанты, подвешенные внизу лавры и овальные щиты дополняют все это. Балдахин с драпировкой покрывает всю арматуру, которая гирляндой отделяется от повторяющегося раппорта. На более широкой части представлен памятник, видимый через откинутую драпировку приземистой беседки псевдо-античного характера, с ионическими капителями на чешуйчатых колоннах. Только что описанная набойка является прототипом всех последующих, исполнявшихся на темы выдающихся событий, каковы: набивные платки но случаю коронаций или визитов русских и французских моряков и т. д.

Заканчивая описание набоек, вошедших в это издание, надо заметить, что нельзя составить по приведенным немногим примерам полной и вполне законченной картины развития этого дела в России. Много не хватает звеньев той цепи, которая сковывала первых пестрядильников с современными мастерами, много хранится никому неведомых образцов набоек по различными, мало известным уголкам нашей родины. Не мало способствует этому и отсутствие какого-либо исторического материала. Невозможно также по коллекциям, случайно собранным в Москве и Смоленске делать выводы для всей страны. Все же, по тем немногим примерам, которые только что были рассмотрены, можно видеть, что представляло собою в старину набивное дело, отражавшее следы всех влияний и давшее яркую картину национального творчества, остававшегося до сего времени в тени. В этом очерке мы сделали попытку осветить его хотя бы отчасти.