Страна, население, земледелие, торговля, колонии, образованность

Население Иерусалимского королевства

Частая смена народов-завоевателей, прилив паломников, посещения купцов издревле делали население Иерусалима пестрой смесью племен. Крестовые походы только еще усилили разнообразие в народонаселении Палестины. Выходцы из северной и южной Франции, бретонцы и провансальцы, ломбардцы, венецианцы, тосканцы, сицилийцы, лотарингцы, фрисландцы, немцы, скандинавы, англичане, валлийцы, шотландцы, венгры и т. д. слились здесь в господствующие сословия Иерусалимского королевства. А под их властью или рядом с ними продолжали жить остатки туземных племен — сирийцы, армяне, греки, арабы, турки. Среди магометан преобладали арабы, как старинные завоеватели Сирии, ставшие оседлым, мирным населением. Напротив, турки встречались редко: они, ведь, овладели Палестиной незадолго до появления христиан, и их чисто военное господство пало вместе с Иерусалимом. Однако и магометанство вообще далеко не было преобладающей религией в Сирии. Не говоря уже о евреях и греко-православных, как раз здесь удержались остатки древнехристианских сект — яковитов, несториан, маронитов.

Уроженцы мелких областей западной Европы, раздробленной на феоды, впервые сталкивались здесь и замечали различие или сходство между своими наречиями и обычаями; понятие народа французского, немецкого, итальянского вырастало над народцами маленьких провинций, — графств и герцогств. Глубокий знаток Палестины Яков Витрийский высказал мнение, что завоеватели сделали бы лучше всего, если бы поделили между собой тягла государственной жизни сообразно своим способностям и характеру: например, итальянцы, преимущественно венецианцы, генуэзцы и пизанцы могли бы взять на себя заботы о материальных интересах, торговлю и промышленность, а французы и немцы — защиту страны от неверных, так как итальянские горожане хорошо знали морское дело и, отличаясь воздержностью, легко переносили климат; французы же выдавались своей воинственностью и хорошими боевыми лошадьми, а немцы — тяжелыми панцирями. Однако, различие в способностях и наклонностях не предотвратило враждебные соревнования между нациями. Численно всегда преобладали французы, а туземцы-магометане звали вообще всех пришельцев с запада франками: со времен Карла Великого франкский народ олицетворял для арабов католическую Европу. Продолжительная разлука с родиной, семьей и обычными занятиями вредно отзывалась на нравах жителей Иерусалимского королевства, тем более, что крестоносцы позволяли себе многое относительно врагов-магометан, что безусловно было бы преступлением и грехом на Западе, напр., нарушение договоров. По словам арабов, Жоселен III, граф Эдесский, заключал мир с Нуреддином, а как только опасность минует, изменял своим клятвам. С другой стороны, роскошь и утонченные наслаждения Востока заразительно действовали на франков. Низшие классы крестоносцев ради торговли и промыслов с самого начала стояли гораздо ближе к туземцам-магометанам, нежели рыцари. Да и нужда чаще вела их к отпадению от христианства, чем их феодальных сеньоров. Во время голода в 1190-91 гг. из лагеря христиан перед Акконом солдаты толпами бежали к Саладину: кто наелся там досыта, тому уже не было охоты возвращаться назад.
Часто даже рыцари, уличенные в каком-либо преступлении, следовали примеру низших и становились отступниками и перебежчиками. Такие ренегаты были естественными посредниками между христианами и магометанами.
То постоянное население Иерусалимского королевства, которое усвоило себе смешанную полувосточную, полуевропейскую культуру, называлось пулланами. Яков Витрийский разумеет под пулланами все то потомство пришлых христиан, которое родилось уже в Палестине. (Для самого слова «пулланы» Яков Витрийский дает двойное объяснение: или от pullus (жеребенок), так как пулланы были «новичками» сравнительно с туземным сирийским населением, или от названия итальянской провинции Апулии, откуда чаще всего будто бы были родом их матери). Но историк похода Людовика VII французского разумеет под пулланами только смешанное население Палестины, родившееся от франка-отца и матери-сириянки или наоборот; таково и было, вероятно, первоначальное, более тесное значение слова. Под влиянием климата и туземного населения пулланы быстро стали терять свои европейские привычки. Яков Витрийский произносит над ними строгий приговор: пулланы, по его словам, не походят на своих воинственных предков; они выросли в роскоши, изнежены, женственны, охотнее идут в расслабляющие восточные бани, чем на борьбу с неверными; одежды у них пышные, мягкие, нравы распущенные; они ленивы и трусливы, малодушны и боязливы. Магометане не боятся их; если бы не помощь франков и не приток новых сил с Запада, так одни пулланы не в состоянии были бы сопротивляться им. Охотнее всего пулланы блюдут мир со своими соседями, но между собой они в постоянных ссорах и призывают неверных на помощь друг против друга. В личных сношениях они лживы, скрытны, их семейная жизнь мало чем отличается от магометанской, и жены их живут вдали от общества, словно в гареме. К святыням Палестины и Иерусалима пулланы равнодушны, религиозное рвение паломников для них непонятно; страдания пилигримов не трогают этих полумагометан, которые стараются только правдой и неправдой обогащаться на счет странников. Те арабские женщины, на которых часто женились пулланы, принимали христианство только внешним образом, и среди такой смешанной семьи не было ни христианства, ни магометанства, а обыкновенно — только самые грубые суеверия.

А что же сталось с туземным населением Палестины? Население в городах и пригородных областях, над которыми еще недавно господствовали турки, было по-прежнему главным образом христианским и состояло из греков, армян, сирийцев, живших промыслами и земледелием. Только в немногих городах (Триполисе, Бейруте, Сидоне) магометане получили позволение жить и заниматься своими промыслами: пряденьем шерсти и тканьем; вся же масса арабского населения под властью франков осталась в селах на положении колонов (крепостных), обрабатывавших земли господ и плативших им определенную часть своего урожая. При первом завоевании рыцари присваивали себе земли не только врагов-магометан, но и всего христианского населения. Этим крестоносцы как бы толкали его в лагерь турок. С течением времени франки заметили свою ошибку и сделали христианам ряд уступок. Но сирийцы никогда не получили равенства с франками и затаили свое недовольство. Франки не могли вполне полагаться на них и считали их лживыми, наклонными к магометанству и культуре арабов, на языке которых они и говорили, удерживая греческий только для богослужения. По городам сирийцы занимались промыслами, в сельских областях садоводством и землепашеством, напр., разведением сахарных плантаций. Как раз в сельских областях добились они впоследствии, благодаря своему хозяйственному значению, и большей независимости. По обычаям Иерусалимского королевства, там, где они жили густой массой и составляли особые общины (коммуны), сирийцы имели свои собственные суды (cours de reis — от арабского слова reis, т. е. староста). Подобные же уступки, как сирийцам-христианам, франки сделали и еврейству: и в Иерусалимском королевстве и на Кипре евреи пользовались неограниченной гражданской свободой. В северной части Иерусалимского королевства важную долю населения составляли армяне; с выдающимися способностями к торговле они соединяли воинственность, часто рыцарскую, и под властью крестоносцев были по своему положению приравнены к сирийцам.

Земледелие

Паломников и крестоносцев, которые приходили в Палестину из северных, более суровых стран, поражали роскошь и щедрость южной природы в некоторых частях Сирии. Буркгардт из Монте-Сиона, посетивший Восток около 1280 г., хвалит плодородие густонаселенных частей Ливана и Антиливана с их пастбищами, садами и виноградниками; местность вокруг Курдского укрепления (одна из главных крепостей северной Сирии (Castrum Curdorum)), по его словам, густо заселена крестьянскими дворами, покрыта насаждениями маслин и виноградниками и богата фруктовыми садами, рощами, лугами и водой. Раем показалась ему затем береговая полоса около Триполиса; нигде он не видывал такого количества вина, оливок, фиг и сахарного тростника. Собственно землепашество далеко не было настолько развито, чтобы избавить страну от необходимости ввозить хлеб с Запада. Сеяли, как и теперь, только пшеницу и ячмень, да некоторые стручковые растения: бобы, горох, чечевицу. Но зато садоводство достигало здесь высокой степени совершенства. Уже в начале средних веков вина Палестины считались самыми крепкими и благородными при дворе византийских императоров. Буркгардт особенно хвалит лозы на высотах Вифлеема и по скатам Ливана близ Сидона. Маслины произрастали не только в садах на равнине Триполиса и по склонам Фавора; за Иорданом эти деревья попадались еще густыми рощами; самые оливки собирались главным образом на масло. Из фруктовых деревьев обычными были: фиги, лимоны, апельсины, гранаты, миндаль, но для более привычных франкам груш, яблок, вишен и орехов условия почвы и климата были здесь не так благоприятны, и их выписывали из Дамаска. Все побережье и в особенности область Триполиса славились своими плантациями сахарного тростника. Франки научились у сирийцев добывать сахар, выдавливая сок из тростника особыми прессами в роде мельниц; для этих работ употреблялись часто магометане-пленники. Тир даже славился своими сахароварнями; отсюда выписал Фридрих II в 1239 году мастеров, чтобы поднять в Сицилии упавшее было там сахарное дело. Франки, как ученики и преемники арабов в Палестине, занялось и насаждением плантаций хлопчатника. Но кажется, эта отрасль земледелия не имела в их руках большого успеха: хлопок из окрестностей Лаодицеи, Бейрута и Аккона ценился всегда ниже привозного из Алеппо и Амаха (Hamah) и не мог равняться даже с хлопком Армении и Дамаска. Под господством христиан упала и культура бальзамного дерева. Петр из Монте-Кассино в плодоносной низине Иерихона нашел еще плантации этих деревьев; стволы надрезывались острыми камнями, и драгоценный сок собирался но каплям. Однако франки внимательнее отнеслись к другим подобным же деревьям, из которых добывались лекарства и благовонные масла, например, мирра, мастика, терпентин. На границе сельскохозяйственной и собственно промышленной деятельности стояло разведение шелковичных червей, достигшее в Сирии высокой степени процветания еще при господстве византийцев; да и франки знали тутовое дерево уже в южной Италии и Сицилии. Средоточием этого промысла был Триполис, где в конце XIII в. работало не менее 4 тысяч ткацких станков для шелка. К ткацкой промышленности примыкали красильни; в долине Иордана разводилось индиго, а на берегу древней Финикии по-прежнему находили знаменитую пурпуровую улитку. Стеклянными произведениями все еще славился Тир.

Сельское население

Но франки не внесли в страну более совершенных приемов хозяйства, разве что только итальянские колонии (коммуны) и духовно-рыцарские ордена применяли к разработке своих земель рациональные приемы: вся масса франкского рыцарства не шла далее чисто хищнического отношения к угодьям и приспособлялась к тому строю сельской жизни, который сложился еще до крестовых походов. Поземельные отношения в сельских областях вели свое начало от порядков, существовавших под византийским владычеством. Арабы-завоеватели сменили только сирийских и византийских помещиков в их власти над землями. Колоны (крепостные), преимущественно сирийского происхождения, продолжали нести в пользу арабов повинности, к которым они были раньше обязаны относительно греков или своих единоплеменников. По магометанскому праву, население вновь завоеванных областей должно было платить подушную подать, как выкуп за свою жизнь и свободу, и затем поземельную подать, которая не должна была превышать половины урожая; то население, которое переходило в ислам, попадало еще в более благоприятные условия и платило только обычную у магометан поземельную десятину. Завоевание Палестины турками ничего не изменило в положении колонов, потому что и среди них господствовали чисто феодальные отношения: вождь-завоеватель раздавал завоеванные земли своим полководцам, которые дробили их далее между своими подчиненными. Каждый турок-землевладелец нес военную повинность по отношению к верховному собственнику, от которого получил землю, а доходы с земли и ее населения давали ему возможность отбывать эту повинность. Поэтому турки, оставаясь чисто военным слоем населения, не вникали в хозяйственные порядки на своих землях, предоставляя их ведению самих оброчных колонов и следя только за правильным поступлением оброка (ренты). Эту оброчную систему хозяйства удержали и рыцари франки.
Немногочисленные крестьяне, переселявшиеся с Запада, представляли в Иерусалимском королевстве исключение по своему сравнительно независимому положению. Чаще всего они становились свободными арендаторами и платили за землю франку-рыцарю деньгами или сельскохозяйственными продуктами. Сохранилась, например, грамота Балдуина III от 1153 г., определяющая условия, на которых Жирар-де-Валанс получил от короля дозволение заселить один хутор (casale) латинскими колонистами: колонисты получали от предпринимателя усадьбу и участок земли в полную наследственную собственность, но должны были за то платить королю с урожая своих полей 1/7, с виноградников и садов, а с насаждений маслин даже 2/3; пятнадцатый хлеб из их хлебных печей принадлежал тоже королю.
Напротив, масса сельского населения, оставшаяся от арабского владычества, находилась в тяжелой крепостной зависимости и составляло одно целое с земельными участками, на которых жила: сирийский крепостной мог быть даже оторван от семьи, продан, подарен или дан в обмен своим господином. Кипрский юрист Филипп Наварский приравнивает таких крепостных к рабочему скоту или сельскохозяйственным орудиям; без всяких личных прав они были отданы на произвол рыцарей и фохтов. Различие в религии или, по крайней мере, в расе между господином и вилланом и отсутствие освященного временем «обычая» сделали крепостную зависимость на Востоке более тягостной. В тот короткий промежуток времени, когда Ричард Львиное Сердце предоставил Кипр тамплиерам, они вызвали восстание сельского населения острова, вздумавши, было, обращаться с ним, как со своими колонами в Сирии, т. е. подвергать их побоям и облагать податями. Обыкновенно рыцарский лен распадался для целей хозяйства на хутора, а отдельный хутор (casale) дробился уже на плуги (charrue, carrucata), т. е. участки земли для ежегодной обработки которых хватало пары волов; к хутору примыкали леса и луга, находившиеся в общем пользовании крестьян, а иногда и виноградники, фруктовые сады, насаждения маслин. Крепостные, обрабатывавшие такой хутор, несли повинности трудом, продуктами земли и даже деньгами. Они доставляли в замок рыцаря кур, яиц, хлеб, мед. Хотя путешественник XIII в. Рубрук (Roubrouque) и отмечает, что сирийские крепостные в общем платили 1/3 урожая, но, кажется, никаких твердых пределов для оброка не существовало. Из личных повинностей (барщин) самая тяжелая — работа над проведением и починкой дорог — существовала уже при арабах.

Городское население

Гораздо сильнее был прилив западных переселенцев в города, где прежнее население при первом завоевании было или перебито, или вытеснено на окраины. Появление крестоносцев изменило весь строй городской жизни. Как раз здесь, однако, чаще всего приходилось сталкиваться и смешиваться различным слоям пестрого населения Палестины. Для промыслов и торговли выходцы с Запада нуждались на первое время в переводчиках, писцах, менялах, маклерах, стряпчих, хорошо знавших местные условия и обычаи; мелкие промыслы и ремесла тоже остались в руках чужеземцев. Но и по городам завоеватели не сливались с завоеванными, а потому и здесь не могло выработаться никакой цельной гражданской жизни. Люди различных национальностей не могли, напр., свидетельствовать друг против друга в судах. Среди пришлого населения тоже господствовали рознь и отчуждение между представителями отдельных народностей Запада: французы, немцы, итальянцы продолжали поддерживать связи с родиной и не пускали в городах Палестины таких прочных корней, чтобы во всех соседях видеть сограждан и соплеменников; а у итальянцев и на новых местах жительства тлело старое соперничество между венецианцами, пизанцами, генуэзцами и т. д. В Акконе у итальянских горожан были отдельные кварталы; у англичан и немцев их собственные улицы и склады товаров; все они жили по обычаям своей родины. По образу жизни франки-горожане, сосредоточившие в своих руках крупную промышленность и заморскую торговлю, резко отделялись от мелких торговцев и ремесленников из среды туземцев. Окруженные рабами и слугами, эти богатые негоцианты добивались иногда привилегий, которые ставили их почти на одну ступень со знатью, и даже скупали феодальные земли у обедневших рыцарей, нанимая их же потом за жалованье для отбывания военных повинностей. Поэтому вряд ли показалось чем-либо чрезвычайным что Балиан д’Ибелен, найдя в Иерусалиме после поражения при Гиттине всего только двух рыцарей, выбрал тотчас же из горожан 50 человек, способных нести военную службу, и посвятил их в рыцари. Но этому привилегированному гражданству не удалось в Палестине добиться коммунальной независимости, по примеру Италии или французских городов. Горожане (burgenses), как члены замкнутой корпорации, называются наряду со знатью и духовенством для Антиохии и Иерусалима уже в грамотах 1135-36 гг. Но такой корпорации недоставало полного самоуправления. Может быть, ради военных целей иерусалимские короли и бароны сосредоточивали всю высшую власть над городами в руках своих чиновников. Горожане находились обыкновенно под управлением виконта (вицеграфа), назначенного сеньором города без участия горожан. Ему принадлежали в городе высшая гражданская и военная власти, он или его бальи председательствовал и в Cour des bourgeois. Такая «палата горожан» (cour des bourgeois), как высшее судебное и административное учреждение, состояла из 12 присяжных (jurés) горожан, но опять-таки по назначению.

Торговля

Зато горожанам вполне открылось на Востоке другое широкое поприще для деятельности — это левантская торговля, посредничество между Востоком и Западом. На берегах Палестины совершался теперь обмен произведений Европы и Азии. Купцы Генуи, Пизы, Амальфи, Монпелье и Марселя спускались обыкновенно со своими судами вдоль западного берега Италии до Мессины и после продолжительного отдыха держали путь далее на греческие острова: Кандию, Родос, Кипр, откуда уже достигали сирийского берега у Тира и Аккона. С другой стороны, сюда же приводили караванные дороги Востока. Из Багдада шел торговый путь через Эвфрат на Ракку и там разделялся на две ветви: одна вела через Алеппо к Антиохии и Лаодицее, другая — южная — кончалась у Тортозы и Триполиса. Город Алеппо был соединен караванным путем с Дамаском, откуда ходили караваны паломников в Мекку. Дамаску, как древнему центру восточной торговли, еще легче было питать рынок товаром на сирийском берегу: знаменитые затканные золотом материи и ковры работались на месте в самом городе, а пряности шли сюда из Индии. С Запада на берега Палестины привозились оружие, сукна, лошади, хлеба, а из Сирии грузились обратно фрукты, вина, сахар, хлопок, шелк, шерсть армянских овец и коз. Но особенно важна была для Европы закупка тех пряностей, ароматов и красок, родиной которых были отдаленные части Азии. Перечень левантских товаров свидетельствует, насколько широко разветвлялась левантская торговля и как глубоко проникала она уже на Восток.
Знаменитая амбра шла из Аравии. Арабы часто находили куски этого твердого, сероватого, подобного воску вещества, которое при нагревании испускало тонкий аромат. О ее происхождении ходило на Востоке много басен — и не удивительно: амбра встречалась то в волнах моря, то на берегу, то среди скал, куда, может быть, заносили ее птицы, а иногда во внутренностях некоторых рыб, проглотивших ароматичные кусочки. В действительности, это было болезненное образование в теле одного китовидного кашалота. На Востоке из амбры делали четки, кресты, целые статуэтки. Бальзамом славился Египет. Здесь в саду, принадлежавшем султану, надрезывалась кора деревца, или обрывались листья, побеги, и собирался драгоценный сок. Этот лучший сорт бальзама раздавался султаном в подарок государям, вельможам и в госпитали; в продажу шел только остаток или то, что садовники выжимали из обрезков. Это ароматическое вещество употреблялось и как лекарство и для целей богослужения, например, в св. елее. Гвоздика, как лекарство и приправа, известна была еще со времен Каролингов, но она всегда была в два-три раза дороже перца, потому что единственным местом, где росли гвоздичные деревья, были отдаленные Молуккские острова. Имбирь шел из Индии, а корица из Китая и с Цейлона. Лучший ладан добывался из древесной смолы на Кипре и в Малой Азии, а лучший мускус — в Тибете из сумчатой железы мускусного быка (самца кабарги). Мускатный орех доходил, может быть, с Зондских островов, ревень — из Китая сухим путем через пустыни центральной Азии, а перец — с Малабарского берега Индии и Цейлона; это была наиболее распространенная приправа: в средние века перцем оплачиваются иногда пошлины, но цена его была настолько высока, что низшим классам он оставался недоступным. Шафран и сахарный тростник встречались и в южной Европе, и в Палестине, но лучшие сорта все-таки доставлялись магометанскими купцами из Персии и Египта. На берегах Персидского залива открыт был и способ рафинирования сахара, а оттуда арабы распространили его на Запад и на Восток. Вследствие своей дороговизны сахар употреблялся в Средние века сначала более как лекарство при грудных болезнях, и только позднее пошли в торговлю фрукты в сахаре; впрочем в Византии уже во времена Комнинов было в обычае пить воду с сахаром. Наконец, фимиам, ароматичный сок дерева Boswellia, ввозился тоже из Аравии, как и амбра. Наряду с ароматами и пряностями, Восток доставлял и другой москательный товар — краски и всякие смолы. Например, растение алоэ (Aloe) произрастало главным образом на острове Сокотора; высушенный сок различных пород алоэ (сабур) употреблялся как лекарство или примешивался к некоторым краскам. Корень галанга, известный как лекарство и горячительная приправа, привозился из Китая и южной Азии. Индиго удачно разводилось ради краски близ Кабула и в Персии, а камфара доходила лишь из Китая и, может быть, с Суматры, где добывались самые дорогие сорта. Кошениль встречалась и в южной Европе, и в Греции, и в Армении на особом виде дуба; это насекомое давало фиолетовую краску. Точно также и марена разводилась как в Египте, так и на Востоке, например, в Грузии. Квасцы для крашения, золочения и дубления получались из Малой Азии, камедь — из Индокитая и Индии с Коромандельского берега: здесь на некоторых породах деревьев тысячами размножалась особая тля (Coccus hacca), протачивала кору ветвей и, смешиваясь с выступавшим на поверхность смолистым соком, придавала ему красный цвет; такая застывшая камедь шла на окраску и полировку. На приготовление лаков и как курево употреблялся и другой смолистый сок деревьев — мастика, добывавшаяся преимущественно на острове Хиосе. Красный сандал, дававший краску, средневековые путешественники находили на Коромандельском берегу, но арабы чаще всего говорят о том желтом и белом сандале (Santalum album), душистое дерево которого шло на курево: его можно было найти в обеих Индиях. Другое душистое дерево — дерево алоэ (Aquilaria agallocha) — было родом из Индокитая; в Китай и Индию оно ввозилось, как курево при богослужении, а в Европе шло на мелкие поделки, например, ящички, и числилось в списке лекарств. К левантским товарам относили также драгоценные камни, жемчуг, кораллы, стекло, порцелан, слоновую кость, шелк, хлопок, ковры и восточные ткани. В Египте находили смарагды, в Персии — бирюзу, в Индии — сапфиры и алмазы, на Цейлоне — топазы, рубины, гранаты, аметисты, в Персидском заливе и в проливе близ Цейлона — жемчуг. Родиной шелка считался Китай, но в эпоху крестовых походов тутовые деревья и шелковичные черви разводились и в Средней Азии, и в Персии, и в Сирии, и даже в Сицилии.
Левантская торговля не останавливалась на берегах Средиземного моря: из северной Италии через Альпы товары Востока шли в города Германии: Регенсбург, Нюрнберг, Аугсбург, Ульм. В Венеции был громадный склад немецких купцов (Fondaco dei Tedeschi), куда стекались как произведения германской промышленности для вывоза, так и левантские дорогие товары. Для распространения восточных тканей и пряностей по Франции, итальянские купцы посещали не только ее южные гавани, но и многолюдную ярмарку в Шампаньи. Эта отрасль торговли была так важна для всех европейских народов, что никакие запрещения и ограничения со стороны католической церкви не могли ни остановить ее, ни сократить. Церковь вообще находила предосудительными мирные сношения с магометанами, а доставку им боевых припасов — прямо таки преступлением. Тщетно однако издавали свои запрещения папы Александр III и Иннокентий III: Венеция, Генуя, Каталония по-прежнему снабжали Египет военными материалами. В 1308 г., когда уже было поздно, папская курия запретила наконец, всякую вообще торговлю с неверными; но никто не обратил на это внимания; эта мера не могла остановить даже позорной торговли рабами. Хотя, по законам Генуи, рабы-магометане с берегов Черного моря могли вывозиться в Египет только купцами-магометанами же, однако генуэзские судохозяева обходили закон, отдавая свои корабли в наймы восточным рабопромышленникам. Напротив, продажа магометан на Запад в руки христиан была дозволена: рабы, проданные Кипчакской ордой татар, или пленные сарацины из Сирии тысячами попадали на рынки Генуи и Венеции. Даже принимая крещение, эти несчастные не всегда получали свободу.

Монета

Разветвляясь по Европе и Азии, левантская торговля вела к развитию денежного хозяйства, обмена различных монетных единиц и вексельных оборотов, вызванных к жизни уже крестовыми походами. Ведь, каждый крестоносец брал с собой деньги в монете своей родины. До сих пор в Палестине находят из эпохи крестовых походов монеты Фландрии, Артуа, Беарна, Прованса, Кастилии, Арагонии и различных итальянских городов, затем монеты германских императоров и архиепископов Кёльна и Майнца, монеты английской чеканки и византийские типы, отчеканенные норманнами в Неаполе, Салерно и Беневенте. В Палестине крестоносцы нашли уже в обращении греческую и арабскую монету, а бароны вновь завоеванных феодов вскоре стали чеканить свою собственную, по большей части медную и мелкую серебряную монету для обращения в стране. Впрочем, для крупных торговых оборотов, в особенности с Востоком, возникла особая золотая монета — это Byzantii sarracenati, чеканившиеся в Акконе, Тире, Триполисе. На этом франкском золоте вычеканены были арабские надписи из Корана с именами халифов и годов хиджры. Чеканка «сарацинских бизантиев» составляла привилегию венецианцев. С Людовиком IX прибыл в Св. Землю папский легат — кардинал и епископ Тускулума Эдд де-Шатору; он нашел, что обращение в стране монеты с надписями из Корана составляет оскорбление для христианства и идет вразрез с целями крестовых походов; поэтому он под страхом отлучения от церкви запретил их употребление. По его ходатайству, папа Иннокентий IV подтвердил это запрещение. Дабы торговые сношения с Востоком не терпели ущерба от недостатка подходящей монеты, венецианцы продолжали чеканить золото по арабским образцам и с надписями арабскими буквами, однако по своему содержанию эти надписи стали теперь христианскими: в середине монеты можно найти даже крест. Обилие сортов денег вело к развитию промысла менял и понятию денежного курса, т. е. пропорции, в какой обменивались различные сорта монеты. Для перевода в Палестину больших сумм денег, стали употреблять векселя и тратты (т. е. переводы суммы денег, внесенной, например, банкиру в Генуе в одной монетной единице, на другого банкира в Палермо с уплатой в иной монете). Банкирскими операциями, связанными с крестовыми походами, занимались в больших размерах тамплиеры. Когда сир де-Жуанвиль получил приказание взять у тамплиеров сумму в 30 тысяч ливров, которой не хватало для выкупа Людовика Св., то он силой проник в сокровищницу магистра ордена и овладел заимообразно вкладами богатых паломников и крестоносцев, положенными туда на хранение. Но храмовники не только принимали вклады, но и давали взаймы: у них занимали Людовик VII и Генрих III английский; но круглые суммы, проставленные в долговых расписках, наводят на мысль, что ссуды делались за проценты, которые ради тайны приписывались к капиталу. Через посредство духовно-рыцарских орденов переводились в Палестину и пожертвования, собранные на Западе римской церковью в пользу крестоносцев.

Итальянские колонии

Левантская торговля вызвала к существованию целую сеть европейских колоний на берегах Сирии, Архипелага и Черного моря. И в торговле и в городской жизни Палестины видная роль выпала на долю генуэзцев, пизанцев и венецианцев. В 1097 г. генуэзцы на 12 галерах вошли в гавань св. Симеона и помогли своим флотом крестоносцам при осаде Антиохии; за эти услуги Боэмунд пожаловал им в город 30 домов, церковь св. Иоанна, базар (фондако) и фонтан. Во время осады Иерусалима в 1099 г., предприимчивые генуэзцы были со своим флотом в Яффе и поддерживали оттуда крестоносцев; они же завоевали для короля Балдуина в 1101 г. город Арзуф и Цезарею, а в 1104 г. Аккон (С. Жан д’Акр). В награду генуэзцы получили в собственность третью долю каждого из этих городов с соответствующей частью подгородной области, кроме того, в Акконе одну треть с пошлин, собиравшихся в гавани, а в Иерусалиме и Яффе — особые кварталы и, наконец, право на одну четверть в каждом городе, который падет с их помощью. Генуэзцы потребовали у Балдуина позволения прибить в абсиде (нише) церкви Гроба Господня позади главного алтаря доску, на которой золотыми буквами вырезано было перечисление всех пожалований короля. Менее счастливы в приобретении колоний были пизанцы; зато венецианцы с течением времени оставили позади себя все другие итальянские города по умению извлекать торговые выгоды из помощи, оказываемой крестоносцам. В 1100 г. они пристали на 200 судов к гавани Яффа и заключили с Готфридом Бульонским договор, по которому блюститель Гроба Господня предоставлял им в каждом городе королевства церковь и место, удобное для рынка, и полную свободу от пошлин; кроме того, в каждом городе, который будет взят с их помощью в ближайшую кампанию, они должны были получить треть в полную собственность; так возникла впоследствии их цветущая колония в Сидоне. В царствование Балдуина II за новую помощь против неверных Венеция добилась и новых льгот; по договору 1123 г., венецианцы в Иерусалиме получили квартал, равный владениям самого короля, а в каждом городе королевства вообще целую улицу, базарную площадь, церковь, баню и пекарню, полную свободу от всяких ввозных и вывозных пошлин и, наконец, в первых двух городах, которые будут завоеваны у неверных, им и на этот раз обещана была треть. Следующей весной пал Тир, и обещанная треть тотчас же была выдана венецианцам; правда, для защиты города они должны были доставлять воинов пропорционально своей трети. Укрепленное положение Тира давало Венеции большое преимущество перед ее соперниками — Генуей и Пизой. Торговые колонии итальянских горожан в береговых городах Сирии назывались официально коммунами, хотя колонисты и не имели независимого самоуправления. Дома, склады для товаров (fondaco), базарные площади, лавки, церковь и все, что вообще составляло коммуну, не принадлежало жившим в ней гражданам, а составляло общественную собственность их государства на Западе, т. е. Венеции, Пизы и Генуи, которые и представляли угодья колонии только во временное пользование за известную плату. Поэтому и высшие должностные лица в коммунах назначались метрополией. Первоначально эти чиновники назывались виконтами, впоследствии у генуэзцев и пизанцев консулами, а у венецианцев — бальи (bajulus-bailo). Еще позднее, над всеми колониями одной и той же области ставился обыкновенно только один консул или бальи, который и жил в главной коммуне. Венеция, например, назначала в Сирию одного главного бальи из знати, который жил в Акконе (Bajulus Venetorum in Accon, in Tyro et in tota Syria и т. п.); ему бывали подчинены бальи в Тире и консул в Бейруте. Исключительное положение таких коммун сказывалось преимущественно в судопроизводстве: члены коммуны по гражданским и мелким уголовными делам не подлежали суду палаты горожан всего города, а своим собственным присяжными, под председательством виконта коммуны. Но для итальянских городов были важны не только их кварталы в приморских гаванях Сирии, но и те подгородные сельские области, которые к ним примыкали. Эти земли распадались на отдельные хутора (casale), обрабатываемые крепостными сирийцами под наблюдением гастальдионов (приказчиков); здесь разводились виноградники и плантации сахарного тростника. Венеции, например, в половине ХIII в. принадлежало вокруг Тира около 80 казалий. Коммуны-землевладельцы представляли резкую противоположность окружающему чисто феодальному строю общества XII в.

Смешанная культура

В Иерусалимском королевстве смешались не только племена, но и их языки и культуры. Литература, костюм, образ жизни крестоносцев и колонистов Сирии носил отпечаток взаимодействия Востока и Запада. Из Палестины эти заимствования и новшества быстро заносились в Италию и Францию. Средневековый французский язык обогатился теперь словами арабского происхождения. Например, в горной области на северо-востоке от Триполиса держалась фанатичная магометанская секта, истреблявшая своих противников посредством тайного убийства; членов ее звали курильщиками конопли (гашишин): отсюда пошло французское слово assassin, как название для убийцы вообще. Фисташка и лимон среди плодов, мусселин (от Мосула) и дамà (от Дамаск) среди тканей, кафтан и бурнус среди одежд вели свое происхождение из обиходной речи Востока. Одно заимствование оказало впоследствии важное влияние на вооружение войска — это восточный арбалет. Еще в 1097 г. крестоносцы не знали его и бежали от турок, вооруженных арбалетами, а в 1139 г. второй Латеранский собор грозил уже отлучением тем, кто будет употреблять это магометанское оружие против христиан; очевидно, что одно время арбалет по необходимости был дозволен, но только крестоносцами в их борьбе против неверных. Глубже, нежели внешние заимствования, отразилось на личности колонистов то, что они пережили в эпоху крестовых походов, и весь тот склад восточной жизни, природы и мысли, который окружал их изо дня в день на новой родине. Грандиозные события подняли уровень исторической и географической литературы. Первые исторические сведения записали сами участники крестовых походов провансалец Раймунд Агильский, Фульк Шартрский или, например, какой-нибудь норманнский рыцарь из отряда Боэмунда Тарентского; такие записи живо передавали религиозное одушевление первых крестоносцев или, по крайней мере, точно изображали самые события первого похода. Затем появились обширные исторические труды, которые сплетали отдельные рассказы в одно художественное произведение. Таков был труд архиепископа тирского Вильгельма. Вильгельм родился, вероятно, в Иерусалиме около 1130 г. Продолжительными научными занятиями на Западе он подготовил себя к духовной должности, но в отличие от других хроникеров-клериков Вильгельм Тирский в совершенстве владел греческим и даже арабским языком и, кроме отцов церкви, хорошо знал античных латинских поэтов, оратора Цицерона и историка Ливия. Чтение дало ему художественные образцы, а сама жизнь — более широкие взгляды на события. Как лицо, близкое к королю Амальриху, как воспитатель и (с 1174 г.) канцлер его сына Балдуина IV, Вильгельм Тирский бывал и при дворе византийского императора Мануила, и в Иерусалиме, и в Риме. Его литературные произведения были так же разнообразны, как и его деятельность. Во время управления папы Александра III ему поручено было изложить прения и постановления Латеранского собора 1197 г., в котором он сам принимал участие, а король Амальрих воодушевил его написать (не дошедшую до нас) историю магометанских государей с появления пророка и доставил ему нужные арабские источники. Рассказывая историю крестовых походов (Historia Rerum in partibus transmarinis gestarum) Вильгельм Тирский не обнаруживает ни особой ненависти к исламу, ни наивного увлечения воинскими подвигами, как хроникеры, участвовавшие в первом крестовом походе. В возникновении крестовых походов он видит непосредственное вмешательство Провидения в дела людей, но раз движение началось, оно, по изложению Вильгельма Тирского, повинуется уже естественным законам причины и следствия, а победы и поражения часто объясняются человеческой доблестью и слабостью. Архиепископ любит Иерусалимское королевство, как свою родину, но в суждениях о его истории не увлекается иллюзиями энтузиастов, а произносит эти суждения по соображениям политики и военного искусства. Пребывание в колониях давало еще более географам: в трудах арабских и греческих ученых они находили теорию, а из уст магометанских и христианских паломников, купцов, миссионеров черпали живые рассказы об отдаленных окраинах Азии. Путешествия Рубрука и Марко Поло естественно вытекали из сношений с Востоком, установленных французскими королями и итальянскими коммунами во время крестовых походов. Под влиянием арабских переводов пробуждался здесь на Востоке интерес к греческим классикам, в особенности к Аристотелю и Птоломею.

Крестовые походы привели к последствиям, неожиданным для их руководителей: они подорвали те основные взгляды западного человечества, которые вызвали в конце XI в. самую борьбу с Востоком. Вместо вражды к исламу в пределах Иерусалимского королевства установились мирные сношения с магометанами. Франки среди благословенной южной природы подпали обаянию утонченной и жизнерадостной арабской культуры, направленной к изучению и наслаждениям земной жизни и видимого мира. Географический горизонт расширился за пределы Средиземного моря. Узость воззрений римской церкви, отождествлявшей себя с церковью христианской вообще, становилось очевидной, когда крестоносец видел греко-православные храмы в Византии или богослужение древнехристианских сект в Сирии. Античной языческой культурой веяло на него и от архитектурных памятников, и от устной речи греческого населения, и из литературы арабов, усвоившей себе в переводах древне-классическую философию и науку. Даже смешение разнообразных племен в одном общем предприятии вместо обезличения человечества под мировой властью пап повело к сознанию своей национальности, а живая человеческая личность, освободившись от влияния и надзора среды, научалась предъявлять к жизни свои собственные требования. В Палестине зарождался тот процесс брожения, который к XIII в. охватил всю культурную массу Западной Европы и породил первые проблески Возрождения (Ренессанса, Trecento). В этом историческая заслуга сирийских колоний, основанных крестоносцами-купцами и рыцарями: они вырабатывали новую закваску для европейских метрополий. Историческая жизнь дает, однако, в итоге не только новые идеи, но и новые типы людей для их осуществления: как раз эти восточные колонии и левантская торговля питали в течение столетий торговые и промышленные города Италии, граждане которых явились носителями идей Возрождения.