По наружности и нраву, по самому строю жизни, турки резко отличаются от других народов Европы, особенно от обитателей юга. Привычки востока, закрепленные Кораном, наложили на них своеобразный отпечаток; в их обычаях до сих пор встречаются черты, присущие только кочевым народам.
Турок высок ростом и широк в плечах, носит усы и бороду; широкий нос загнут книзу, лоб высокий, глаза мягкие и кроткие. Движения его отличаются спокойствием, плавностью, исполнены достоинства. В жестах, в словах, в проявлениях чувств он всегда сдержан; никогда не ругается и редко поддается гневу; радость и горе выражается у него спокойно, без шума.
Но под этой маской кротости и самоуважения скрывается апатия и лень; отвращение к спорам и рассуждениям свидетельствует об оцепенении мысли.
Любимое удовольствие турка — это «кейф». Оно состоит в блаженном бездействии, в полудремоте под свежей тенью, при ярком солнечном свете, в дыму кальяна, среди аромата цветов. По мнению мусульман, это чудное забытье есть предвкушение того райского блаженства, которое ожидает их за гробом. В таком состоянии, прихлебывая черную гущу из крошечной чашки и жуя разные сласти, турок может провести многие часы, не переменяя места. И во все это время его лицо ни разу не отуманится грустью, не блеснет радостью, никакой работы мысли не отразится в глазах. Только разве призыв к молитве или близкий пожар может вывести его из этого полусна.
Одежда турка также носит восточный пошиб, который выражается в цвете, покрое и форме. На востоке существует убеждение, что темное платье омрачает дух и нагоняет хандру, между тем как яркий цвет веселит глаз и сердце. Поэтому в Турции, особенно в среднем и низшем классе, до сих пор сохранилось пристрастие к костюмам ярких цветов. Но этого нельзя уже сказать о высшем классе: он решительно передался излюбленному «франками» темному цвету; только алая феска с голубой кисточкой, заменившая чалму, свидетельствует о его прежних вкусах. Но что касается покроя одежды, то и эти новаторы не находят возможным отступать от древних образцов. По понятиям мусульман, одежда, обнаруживающая контуры тела, считается оскорбляющею чувство стыда.

Отсюда пристрастие к мешкообразной форме с множеством складок, скрывающих фигуру. В настоящее время моды турецких горожан начинают приближаться к европейским, но в тоже время не отступают и от восточных преданий. Сетри (верхнее платье) должен быть настолько широк, чтобы его можно было надеть на две короткие шелковые или хлопчатобумажные энтари (ватные куртки), заменяющие жилеты. Такой сюртук наглухо застегивается даже в сильную жару; полы его должны быть широки и не расходиться даже при самых больших шагах; длина соизмеряется тем, чтобы усевшись с поджатыми ногами, не было бы видно и следа последних. Брюки, заменившие шальвары, так широки, что с удобством могут быть надеты сразу на несколько ног. Галстука вовсе не полагается, и так как гарири (шелковая рубашка) не имеет воротника, то шея и затылок остаются открытыми во всякое время года. Обувью для турка служат в доме легкие тонкие туфли, а на улице — толстые двойные башмаки. На голову, как мы уже заметили, надевается красная феска, достигающая у пожилых людей до безобразно громадных размеров.
Таков костюм ореформленного турка. Но турки старого покроя находят, что франкская одежда не придает ее обладателю величественного вида, внушающего почтение, и потому предпочитают свой национальный убор. Даже те из оттоманских денди, которые познакомились с европейской цивилизацией в парижских кафе-шантанах и в юности заказывали платье у французских портных, — в пожилых летах, значительно расплывшись вширь, начинают обыкновенно тяготеть к просторным одеждам, завещанным востоком. Турецкий национальный костюм состоит из длинных шальвар, поглощающих от десяти до пятнадцати локтей сукна; поддерживаются они широким поясом или толстой шалью, обвитой несколько раз вокруг тела. Верхнее платье составляет джубба, ниспадающая до самых ног, а под нее поддевается короткая ватная энтари и широкая куртка, называемая сальтой. Для большей внушительности, турки Румелии и Анатолии носят за поясом целый арсенал пистолетов, ятаганов и другого колющего и рубящего оружия, с которым не расстаются нигде. Но что придает особенную оригинальность восточному костюму, так это огромная чалма, служащая головным убором магометан. Она состоит из бумажной ткани и представляет существенные особенности в разные эпохи, у различных народов востока. От смерти пророка до падения халифата аббассидов официальная чалма была ничем иным как ермолкой, правильно обвитой холстом. Впоследствии этот широкий свиток приобрел большую округлость и сложность в своих перевивах. Воители носили маленькие, легкие чалмы, украшенные перьями цапли; фанатики и поборники веры доводили чалму до таких громадных размеров, что она делалась тяжестью. Веселые правители выражали свою наклонность к попойкам и одалискам в фривольных сплетениях узлов чалмы, украшали ее жемчугом и драгоценными камнями.
Эмблемой знатного происхождения, учености, благочестия и власти всегда была и ныне осталась белая чалма. Купцы и ремесленники обвивают свою голову пестрыми тканями. В некоторых странах евреи и христиане должны носить черную как символ рабства; в других, как, например, в Персии и Средней Азии не мусульманам запрещено носить этот головной убор. Зеленая чалма присвоена в Турции исключительно потомкам пророка; в Персии же члены этой привилегированной семьи носят при жизни голубую чалму, и только после смерти купола их мавзолеев окрашиваются в священный зеленый цвет, любимый пророком.
Кроме своей непосредственной обязанности закрывать голову, чалма представляет для правоверных и другие выгоды. Днем она служит зонтиком для защиты от солнца, ночью удобной подушкой; в ее складках — у одних хранится зубочистка, порошок для глаз, иногда немного соли и перца, у других — деньги в бумажках и письма; притом огромное большинство пользуется концом ее, как полотенцем, после религиозных омовений. Этими причинами и объясняется столь продолжительная приверженность к чалме поклонников пророка.
При чистоплотности турок, установленной самим Кораном, поразительную черту в них составляет пренебрежительное отношение к белью. Это явление замечается не только в бедном и среднем классах, но даже у высокопоставленных лиц. Хотя для нижнего белья употребляется по большей части белая, газовая, наполовину шелковая, наполовину шерстяная материя, но на смену его не обращается должного внимания. Гардероб турка и поныне состоит из двух-трех и очень редко из шести рубашек. Такое пренебрежение к этой части костюма встречается везде на Востоке. «Я помню, рассказывает известный исследователь Средней Азии Г. Вамбери, — как однажды сын знаменитого Дост-Магомед-хана, раздевшись донага и прикрытый только сюртуком, лег на несколько часов уснуть, чтобы тем временем дать возможность своему слуге вымыть свою единственную рубашку».
Очертив внешние особенности турка, взглянем теперь на его семейную и общественную жизнь.
Мы уже имели случай упомянуть о турецких домах. Это легкие, по большей части деревянные здания, весьма небрежной постройки. Последнее обстоятельство дало повод некоторым путешественникам заметить, что турки только раскинулись лагерем в Европе. Между тем эта легкость постройки дает себя весьма ощутительно чувствовать зимой: мангалы (жаровни), заменяющие здесь камины, не согревают жилья, а производят только угар. Стены так непрочны, окна так плохо пригнаны, между досками столько щелей, что подобное жилище не может защитить ни от ветра, ни от сырости; а во время бури оно кажется какой-то карточной постройкой.
Но турок, закутавшись в теплую шубу, легко мирится с холодом, также как и с неприглядной обстановкой своего жилья. Европейца поражает страшная пустота, отсутствие всякой уютности и красоты во внутренности восточных домов; обитатели же их находят, что «лучше получать побои в удобном, просторном жилище, чем хорошую пищу в узкой комнате». Даже у богатых людей всю обстановку жилья составляет ковер на полу и диван, примыкающий к трем стенам, с сиденьем фута в 4 ширины. В последнее время у знатных турок появились кушетки, стулья кресла и столы, но больше под давлением европейских обычаев, чем из потребности, так как обладатели их остаются верными своим софам. Даже в местах, предназначенных для совещаний о важных государственных делах, кресла так широки, что, по ироническому замечанию одного путешественника, на каждом может поместиться целое европейское семейство; государственные сановники заседают на них с поджатыми ногами. Стул же, на котором нужно сидеть свесив ноги, кажется восточному жителю в высшей степени неудобной мебелью и он называет его «франкским колом».
Разъединение, существующее у мусульман между двумя полами, выразилось и в разделении дома на две половины: гарем и селамлик. У бедных людей они разделены просто перегородкой, а у богатых многими промежуточными комнатами, называемыми «мабейн». О обитательницах гарема мы будем говорить в следующей главе, теперь же посмотрим, как проводит время глава семейства, какой-нибудь высокорожденный эфенди или бей.

Утро в зажиточном константинопольском доме. Среди тишины раздается глухой удар в «долаб», круглый, вертящейся ящик. Он служит призывным сигналом для мужской прислуги, которой запрещен вход в гарем. У входа в это святилище является лакей и узнает от невольницы, что господин встал, взял ванну и собирается выкурить утреннюю трубку в селамлике. После небольшой паузы раздается возглас, поднимающий на ноги всю прислугу: «он вышел». Лакей, заведующий трубкой или наргилем, направляется тяжелой поступью к комнате, осчастливленной присутствием эфенди. За ними следует другой с кофе или чаем, хотя бы глава дома отведал их уже в гареме; обычай заставляет его снова вкусить их в селамлике. Не кланяясь и не получая поклонов от слуг, так как это противоречит восточному этикету, он принимает трубку и начинает медленно раскуривать ее, прихлебывая чай или кофе. Затем к нему приближается дворецкий или казначей с аршинным листом бумаги и просит разрешения сделать расход на ту или другую домашнюю надобность; для получения денег от семейного банкира необходимо приложение к счету печати хозяина. Эфенди с кислым видом пробегает длинные столбцы домашних издержек и с неудовольствием хватается за шелковый мешочек, висящий у него на груди. В этом мешочке хранятся различные печати, употребляемые турками вместо подписей и скрываемые ими даже от собственных детей. Счет найден правильным и выдается разрешение на получение денег; только несколько тяжелых вздохов, испускаемых повелителем свидетельствуют о том, что ему хорошо известно, в чей карман отправится значительная часть ассигнованной им суммы. Но установить другой порядок в доме он не в силах, потому что на востоке уж так веками заведено, чтобы прислуга обкрадывала своих господ. Есть даже турецкая поговорка: «Богатство падишаха — море; кто из него не пьет, тот свинья». А что допускает султан, то как не допустить его подданным? Поэтому-то глава дома смиряется перед неизбежностью и утешает себя тем, что лучше «предоставить мухе, досыта напившейся его кровью, сосать далее, чем согнав ее, приготовить место для новой, более голодной».
Исполнив трудную обязанность проверки счета, эфенди для отдыха выкуривает новую трубку. Снова раздаются удары в долаб. Самый старый и пользующийся наибольшим расположением слуга отправляется к занавеске, висящей перед гаремной дверью, просовывает туда руки и извлекает оттуда ребенка, а иногда и нескольких зараз. Одев в чистые платья, он представляет их главе дома. Во время этой аудиенции даже четырех и пятилетние дети могут сесть только после многократных приглашений отца.

После ухода детей начинается самая оживленная пора в доме турка — вплоть до завтрака, или, вернее, обеда, который подается в 11 часов. В это время посещают эфенди его подчиненные и знакомые. Передняя селамлика наполняется толпами слуг, входящих и уходящих гостей, а в комнате носятся густые клубы табачного дыма. Но даже 20 или 30 турок едва ли выкажут столько оживления, как несколько европейцев. Почитая физический и душевный покой главным условием здоровья, восточный человек избегает всяких волнений и споров.
Но за то все эти малоподвижные и неразговорчивые собеседники выказывают богатырский аппетит за завтраком, в котором присутствующее принимают участие без приглашения хозяина. По турецким понятиям, считается неприличным, не пообедав, оставить дом после продолжительного утреннего визита. Многочисленные блюда (от 4 до 16) поглощаются с быстротою изумительной. При этом к пособию вилок и ножей не прибегают, ток как раздроблять Божий дар острыми орудиями считается грехом; к тому же все яства подаются в настолько разваренном виде, что распадаются от одного прикосновения пальцев.
В знатных турецких домах гарем и селамлик имеют отдельную кухню и столовую, даже обедают в различные часы дня. Обед мужчин происходит в особой комнате первого этажа, посредине которой стоит круглый стол на одной ножке, а на нем медная тарелка с ложками и несколькими ломтями хлеба. Обедающие садятся где кому угодно, но для гостей оставляется место возле хозяина дома. Затем последний хлопает в ладоши, и по этому знаку главный камердинер ставит на стол блюдо, перешедшее предварительно через несколько лакейских рук. Сначала берет хозяин, а за ним и другие отрывают пальцами куски пищи. Так как кушаний много и они сменяются очень быстро, то из одного блюда можно взять не более пяти раз. Постепенности в порядке подачи яств нет никакой: тотчас за сладкими блюдами следуют кислые; сахарные приправы чередуются с кушаньями, обильно уснащенными перцем. Обед состоит из рисовых блюд, зелени и стручковых плодов (особенной любовью пользуются начиненные овощи, приправленные прованским маслом). Мясо — обыкновенно баранье — стоит на третьем плане и подается в вареном и жареном виде. Но зато ни один обед не обходится без разных сортов сластей, до которых турки вообще большие охотники. Тут главную роль играют халва (смесь рисовой муки и сахара), берек (мука с примесью шпината) и баклава (тесто, насыщенное жиром и сахаром). Вино или спиртные напитки редко употребляется за столом; приходится до довольствоваться одной водой. Этикет выработал даже правила относительно очищения рта за столом; именно, дозволяется употреблять для этого только указательный, средний и безымянный пальцы. Присутствующее сохраняют полное молчание, так как самый продолжительный обед длится не более получаса. Губы вытирают отороченной золотом салфеткой; перед обедом и после него вымывают руки и бороду, а рот полощут мыльной водой.
После такого обеда, продолжающегося приблизительно до 11½ часов, государственные сановники отправляются в свои канцелярии; в Константинополе — в высшие присутственные места, называемые «Высокой Портой». Сильные мира едут в легких фаэтонах, сопровождаемые целой толпой слуг, или сидят на прекрасных конях, возле которых медленно выступают, в такт лошади, пожилые конюхи. Пешком ходят только бедные люди. При встрече друг с другом старательно выделывается «теменна», привгвтствие, заключающееся в двух полукругах до груди и до лба, исполняемых правой рукой. Инициатива в этом случае всегда принадлежит высшему; низший же обыкновенно останавливается или даже спускается на землю и начинает теменну только тогда, когда особа сделает легкое движение рукой, наклонит голову или улыбнется.
В настоящее время в высшем турецком обществе существует две партии: старотурок, придерживающихся старины, и младотурок, желающих реформ в европейском духе. На улице их легко узнать даже по внешним особенностям. Лошадь эфенди-консерватора покрыта огромным чепраком, на ней богатая уздечка и великолепное седло; сам же эфенди, в безобразных башмаках и калошах, в просторном верхнем платье и панталонах, в огромной феске, надвинутой до самой шеи, нагнувшись вперед держит повод в левой руке, между тем как правая механически перебирает четки. Молодой эфенди сидит на полуевропейском седле, а его конь, вместо чепрака, покрыт белым потником или небольшим войлочным покрывалом. Его модный костюм сшит в Пере, его обувь миниатюрна, а в лайковой перчатке, вместо четок, он держит изящный хлыст. Такое же различие можно заметить и между пешеходами. Младотурки идут проворно, помахивая легкой тросточкой; старотурок тяжело переваливается с боку на бок, потому что двигаться быстро ему не позволяют не только его дородность и широкое платье, но и его понятия о приличии. Младотурок идет один, тогда как старотурка всегда сопровождают несколько лакеев.
В своих канцеляриях турецкие чиновники проявляют такую же апатию и лень, как и в домашнем быту. Сделает какой-нибудь паша двадцать шагов по лестнице — и опускается в кресло уже совсем изнеможенный, между тем как лакей спешит просунуть ему в рот длинный чубук. Совещания советов, состоящих из таких сопящих и зевающих членов, конечно, не могут отличаться оживлением.
Других сторон жизни турка мы будем иметь случай коснуться в следующих главах нашего труда; настоящий же очерк закончим несколькими заметками о летних жилищах османов.
Везде на Востоке, даже у бедных степных кочевников, существует обычай перемены помещений зимой и летом. Но относительно выбора дач и их устройства турки далеко превосходят всех других народов. Особенно в этом случае заслуживают внимания загородные дома на Босфоре, которые тянутся от Константинополя до самого Черного моря. Среди роскошной растительности всюду видны по берегу дворцы и киоски, отражающиеся в прозрачных лазуревых водах пролива. Эти легкие, грациозные здания имеют то квадратную, то круглую форму и строятся из дерева. Внутри их ковры и диваны; окна прикрыты шторами. Кругом гирлянды вьющихся растений, роскошные цветники, тенистые деревья. К чести турок нужно вообще сказать, что они любят и уважают природу.

Автор: Н. Р. Овсяный