Содержание
Монгольский период
Переходим теперь к миниатюре монгольского периода (1258-1335). Монгольское завоевание для Персии имело то значение, что объединило страну вновь в одно целое. И в этом упорядоченном в политическом отношении государстве получили некоторый толчок к развитию и искусства.
Монгольская эпоха характеризуется усилением китайского влияния. Существовали в это время тесные связи между Туркестаном и Китаем («Монгольская империя, пишет В. В. Бартольд («Культура мусульманства». II. 1918 г., стр. 84), объединила под властью одного народа и одной династии культурные страны Дальнего и Ближнего Востока, что не могло не способствовать торговле и обмену культурными ценностями»). Вместе с монголами пришло в Персию много китайцев: инженеров, ученых, астрономов и художников, проводивших в Персии начала китайской культуры. Вероятно также участие и художников турок.
«Как первые властители Ислама, замечает Э. Кюнель (о, с., стр. 23), пользовались арабами христианами в качестве секретарей, так и монгольские князья привезли с собой писцов-уйгуров, знакомых с книжным искусством Восточного Туркестана».
Немного дошло до нас иллюстрированных рукописей, о которых можно с уверенностью сказать, что они относятся к монгольскому периоду, но это рукописи первостепенного значения.
Мартин (о. с., стр. 17) отмечает ряд таких рукописей. В первую очередь он указывает «Историю монголов» Ала-эддин-Джувейни в Национальной библиотеке в Париже — 1290 г., написанную в Персии (может быть, Азербайджане). В рукописи только одна миниатюра, нерасцвеченная, исполненная очерком китайской тушью. На миниатюре изображен сам Ала-Эддин, на коленях подносящий манускрипт своей хроники персидскому повелителю Аргуну. Мартин (о. с., стр. 19) отмечает влияние китайских образцов, может быть даже работу китайцев, приноравливавшихся к персидским вкусам. Китайские рисунки были также обычны в Персии в ту эпоху, как редки теперь. Ниже мы рассмотрим несколько рисунков или китайских или современных копий с них. К этому периоду относится еще астрономический манускрипт Британского музея (Arabic 5323) (воспроизв. у Martin, о. с, pl. 35-39).
Большой интерес представляет замечательная рукопись Парижской Национальной библиотеки (Supplement persan, 1113) (воспроизведены миниатюры у Martin, о. с., pl. 42-4, Blochet. Peintures de manuscrits arabes, persans et turcs de la Bibliothèque Nationale. P. 1912; pl. 5-10, Migeon, o. c., f. 11, Стасов В. В. Миниатюры некоторых рукописей византийских, болгарских, русских, джагатайских и персидских. Спб. 1902, т. VII) — хроника Рашид-эддина (история Чингизидов — начала XIV в.). Это драгоценный документ по костюму номадов, замечает Блоше; вместе с тем это первый истинный образец персидского стиля. Кроме значительного интереса в художественном отношении, этот манускрипт с его 111 миниатюрами интересен, как иллюстрация монгольского быта эпохи. То, что лицевые Харири дают для иллюстрации жизни эпохи халифата, то для монгольской эпохи представляет этот манускрипт. «История монголов» составляет часть обширного сочинения Рашид-эддина, состоящего из нескольких томов и носящего заглавие: «Джами-аль-Таварих», т.е. «Собрание летописей». Стасов (о. с., стр. 108) полагает, что миниатюры относятся к концу XIV или началу XV века. Блоше, Мижон и Мартин датируют их началом XIV века, что вероятнее. О типах лиц Стасов пишет, что антропологический тип изображенных в миниатюрах персонажей персидский. Все лица изображенных монголов и турок являются точно такими же, какие бывают во всех персидских рукописях, начиная с древнейших: «при изображении персиян они широки, совершенно почти круглы, щеки полные, подбородок круглый, глаза небольшие, продолговатые, но поставлены по прямой, а не по косой линии оси наклонно к оси, как и брови» (Б. В. Стасов, о. с., стр. 110). Из миниатюр этой рукописи наиболее интересна изображающая сцену приема Газан-ханом китайских послов (воспроизведена на т. VII у Стасова, о. с., и у Міgeon, f. 11).
Сцена интересна по своей симметрической, но свободно заполненной композиции. Газан-хан сидит среди сада на золотом, украшенном китайскими драконами, троне, рядом с ним сидит его главная жена. Два главных лица китайского посольства стоят перед троном на коленях. На них надеты кафтаны с узкими рукавами; на спине вышиты драконы. Несколько других лиц, принадлежащих к китайскому посольству, несут подарки, кушанья и ставят их на небольшой столик, изображенный в нижней части миниатюры. Они также в узких кафтанах с узкими рукавами; на груди вышиты драконы; на голове — у одних меховые шапки с перьями, у других — гладкие китайские шапочки с приподнятым околышем и шариком вверху. В верхней части миниатюры — по сторонам центральной группы на троне — изображены придворные и жены хана. Стасов отмечает здесь тип лиц жен хана, как персидско-китайский, характеризованный выше, не соответствующий их вероятному этнографическому типу — типу монголов и турок. Костюм их, однако, этнографически правилен, особенно головные уборы. Рисунки одежд соответствуют описанию Мэн-Хуна в его «Записке о монголо-татарах» (Ibidem, о. с , стр. 111, 112): «Женщины их старшин носят платья с вышитыми рукавами, похожие на китайское «хо-чан»; оно широкое и длинное, так что волочится по земле и, когда они идут, то две невольницы несут шлейф». Особенно же интересен головной убор. В. В. Стасов описывает его так: «сначала надета на голову небольшая круглая шапочка, в роде ермолки или тюбетейки, она плотно охватывает череп, с небольшим мыском на лбу, и, спускаясь до шеи, закрывает виски, уши, часть шеи, иногда волосы, словно наушники. Эта шапочка богато усажена жемчугом и драгоценными камнями. Но из середины шапочки, поднимается трубка, в которую вставлена длинная палка, идущая горизонтально вверх: она украшена, от места до места, поперек, звездами, кольцами и другими украшениями». Как видим, миниатюра дает чрезвычайно богатый материал по изучению быта. В отношении же стиля обнаруживает ясно выраженный характер китайского влияния. Но, по замечанию Мартина (Martin, о. с., стр. 25), этот манускрипт вместе с тем и показывает, как монгольское влияние уменьшается. Общая схема — китайская, как и самый рисунок, но вид фигур напоминает древние персидские памятники и краски начинают получать прежний блеск.
Можно сказать, что стиль миниатюр эпохи колеблется между двумя полярными противоположностями: чистым проявлением китайского влияния и чистым проявлением иранской самобытности. Между этими двумя крайностям и есть много переходных ступеней, совмещающих в той или иной степени оба начала; иногда еще, кроме того, вливаются элементы влияния месопотамской школы и даже можно как будто проследить черты воздействия индийских художественных элементов.
Громадное значение имеет датированный 1314 годом фрагмент хроники Рашид-эддина в Royal Asiatic Society в Лондоне, содержащий, согласно Мартину, до 40 миниатюр смешанного китайского и персидского стиля и прекрасной раскраски (воспроизведены у Martin, о. с, pl. 27-32 и f. 9 (портреты китайских императоров), у Э. Кюнеля, о. с., т. 23-27).
Большая часть того же манускрипта принадлежит Эдинбургскому университету (Martin, о. с., f. 12-15). У Э. Кюнеля мы встречаем следующую характеристику миниатюр этого манускрипта: «Хронику Рашид-эддина 1314 г. должны мы признать за работу… турецкого мастера, который был знаком и с традициями своей родины и с тогдашним китайским искусством. Если первоначально в этом произведении стараешься различить работу многих рук, то при ближайшем рассмотрении бросающиеся в глаза черты различия должны быть сведены только к различной степени переработки восточно-азиатских впечатлений. Яркие краски иранских миниатюр исчезают, серебро приходит на смену золоту и господствует серый основной тон. В тяжело распростершемся ландшафте со стволами деревьев еще явен прообраз, в другом листе замысел картины ведет к мастерскому контрастированию двух фигур, в миниатюре с «индийскими горами» чужеземные импульсы приводят к очень личному, экпрессионистическому переживанию, а в сцене со всадниками мы встречаемся у художников Передней Азии с примером ясной и полной действия композиции».
Мы знаем и имя иллюминатора — это Мохаммед-бен-Махмуд из Багдада. Чрезвычайно интересны эти миниатюры и с художественно-исторической стороны и в отношении качества мастерства. Поражает прежде всего та доминирующая роль, которая отводится художником пейзажу. Из числа воспроизведенных у Э. Кюнеля 5 миниатюр одна (стр. 27) представляет чистый пейзаж без фигур и стаффажа, одна — пейзаж с видом озера с рыбами и лебедями; в остальных пейзаж играет значительную роль. В общей схеме пейзажа, в трактовке гор можно уловить общий характер приемов, родственный китайскому ландшафту из той же эпохи (эпохи Юань) (ср., напр., с ландшафтом со зданиями, горами и деревьями из собрания Британского музея (воспроизведено у Münsterberg. Chinesische Kunstgeschichte, Б. I, s. 185, f. 146). В конце этого какемоно печати художника Хао-Менгфу (1254-1322) и указано, что это сделанная им в 1309 г. копия с картины Ванг-Вея (669-759). Ср. также (в отношении ландшафта и зданий) с abb. 225 (ibidem, 267 с.) — пейзаж Сун-Кунсея из современной нашим миниатюрам эпохи Юань (1280-1368)).
Но заметна и существенная разница в приемах художественной характеристики по сравнению с китайским пейзажем: горы трактованы несравненно более монументально, тяжелыми, статически-неподвижными плоскостями, трудно гнущимися неповоротливыми кривыми; занимают они большую часть миниатюры. В совершенно своеобразной, вовсе независимей от Китая, манере трактованы деревья; это изумительно твердые, монументальные построения, достойные лучших работ современных экспрессионистов (таких, как Сезанн) поражают уверенностью и силой линии, необыкновенной прочностью и устойчивостью композиции; в своей стилизации, обобщенном подходе они не порывают однако с природой (миниатюра на стр. 27 у Кюнеля, о, с.: «священное дерево Будды»). Эти же «индийские горы» (определение Кюнеля, о. с., стр. 53) встречаем мы на миниатюре, воспроизведенной у него на стр. 25, где много чисто китайских элементов в пейзаже, в архитектуре и в костюмах персонажей. Миниатюра на стр. 24 изображает отправление Хамзы, дяди пророка, и Али, зятя его, на борьбу с неверными. Здесь поражает мастерство композиционного размещения групп всадников на фоне чуть намеченного немногими выразительными линиями скалистого пейзажа на очень поднятом горизонте. Типы лиц всадников носят определенно не китайский характер.
Миниатюра на стр. 26 у Кюнеля иллюстрирует легенду, по которой брошенная в реку Буддою чаша сама собою всплыла. Здесь две фигуры, три дерева и схематически трактованный скалистый горный пейзаж являются основными мотивами, соединенными в удивительной крепости композицию, в центре которой чудесная чаша. Здесь, как и во многих других миниатюрах рассматриваемой рукописи, чисто композиционные задачи играют преобладающую роль. С каким зрелым мастерством, например, вписаны фигуры в продолговатый прямоугольник, обрамляющий миниатюру!
Иллюстрации манускрипта Лондонского Азиатского общества интересны и в отношении своих сюжетов и их разработки; мы встречаем здесь сцены из жизни Будды и из жизни Мухаммеда, и из Библии, а также из мусульманской и китайской истории.
Отметим теперь же немногие миниатюры рассматриваемого периода, где мы можем уловить черты родства с месопотамской школой. В первую очередь это две миниатюры, по-видимому, вырванные из какой-то рукописи, составляющие часть чрезвычайно интересного альбома из Константинопольской библиотеки Ильдиз киоска (воспр. на т. 8 из «Каталога Мюнхенской выставки» 1910 г.). Альбом этот принадлежал раньше, очевидно, какому-то художнику или коллекционеру (может быть, одному из Тимуридов): в нем несколько сот рисунков и миниатюр, главным образом из эпохи 13-15 века — образцы эскизов и миниатюр самого разнообразного характера. К сожалению, миниатюры эти очень пострадали от времени, что затрудняет их стилистическое изучение. Одна из миниатюр представляет часть триумфального шествия; в верхней части представлены богато украшенные слоны, зебра, единорог и пр. По замечанию Мартина (см. объяснение при т. 8 — ibidem), фигуры в своем рисунке напоминают фрески в Аджанте.
В нижнем поле изображены оседланные лошади, за которыми виден человек с охотничьим соколом на руке. За ним второй охотничий сокол с распростертыми крыльями. На слоне сидит какая-то пернатая тварь с двумя персонажами. По объяснению Кюнеля (о. с., стр. 23) эта чудесная птица Гаруда с Вишну и Лакшми. На другой миниатюре изображен князь, сидящий на троне, по-видимому, один из монгольских государей Персии. Трон богато украшен сверху двумя китайскими драконами. Вокруг представлены придворные, многие в чисто китайском стиле и типе. Справедливо отмечается связь этой миниатюры (особенно по композиции) с выходным листом венского Харири 1334 г., который Мартин относил к монгольской школе, но мы вместе с Кюнелем склонны причислить к месопотамской школе Багдада. В венском Харири чувствуется также налет буддийского влияния. По мнению Мартина, миниатюры из константинопольского альбома, вероятно, копии с фресок какого-нибудь персидского замка еще из домонгольского периода. По Кюнелю, здесь есть связь с пещерными фресками Аджанты и Турфана.
Мы видим, что китайские элементы в этих миниатюрах сочетаются с индийскими, порой исламизированными и овеянными раннемесопотамскими воспоминаниями. В духе раннемесопотамских миниатюр Филона и Диоскорида 1222 г. и миниатюры персидской рукописи 14 века «Космографии Казвини» (воспроизведены в М. А. т. 11 и 12 (в красках). Сколько можно судить по воспроизведению в красках, красочная гамма небогата: 6 тонов; но звучание красок напряженно. Лиловый, ярко-зеленый, тускло-зеленый, желтый, красный и черный — вот какие встречаются тона). Мартин считает эти миниатюры с их ярким и крепким колоритом произведениями раннемонгольской эпохи.
Дошел до нас ряд рисунков из персидских и других собраний мусульманского мира, которые очень близки к стилю китайских произведений, а иногда, может быть, прямо работы китайских художников. К таковым принадлежит «Сцена битвы» (воспроизведена в красках у Marteau et Vever т. I, pl. V) из собрания В. В. Голубева — рисунок слегка расцвеченный и тронутый позолотой монголо-китайского стиля эпохи Юань. Затем 2 рисунка, также слегка расцвеченных, которые у Marteau et Vever определены как монгольская работа эпохи Юань (воспроизведены y Marteau et Vever, т. I, pl. LI и L и в M. A., т. II (Kat. № 745)). Эти листы происходят из альбома эпохи шаха Аббаса, привезенного в 1908 г. на парижский рынок из Персии; на одной изображены две женщины, одна несет поднос с чашками; на другой миниатюре представлены также две женщины: одна с чашками на подносе, другая с чайником в руках.
К монгольской эпохе относит еще Мартин (о. с.) лицевой манускрипт с произведениями 6 персидских поэтов — 1315 г. (из собр. The India Office), принадлежавший ранее шаху Тахмаспу (1502 — 1524), не имеющих, впрочем, особенного художественного значения.