Однажды в Махачкале, проходя двором одного из домов Комсомольской улицы, я случайно обратил внимание на человека в бешмете и бараньей шапке, который, видимо, ожидая здесь кого-то, сидел на груде недавно привезенного теса и, наклонившись, от нечего делать чертил карандашом.
Тесовая доска, на которой он сидел, во всю ширину оказалась испещренной вокруг него причудливыми завитками сложного орнамента. При первом же беглом взгляде я признал в этих переплетающихся спиралях, густо одетых изящными листиками, почками и цветами, знаменитый кубачинский «мархарай».
Я не ошибся. Человек был из с. Кубачи. Он дожидался кунака, которого не застал дома, и без определенной цели, задумчиво водил карандашом по доске. К сожалению, захватить с собой этот оригинальный документ кубачинского искусства было невозможно.
Эпизод этот крайне характерен. В с. Кубачи издавна нераздельно господствует страсть к орнаменту, вошедшая в плоть и кровь людей — мастеров резца, мастеров чеканки, знатоков искусства Востока, через руки которых проходили художественные произведения Китая, Индии, Ирана, Бухары. Недаром про жилище рядового кубачинца говорят, что оно состоит из трех отделений: музея, мастерской и кунацкой; в музее он живет, в мастерской работает, в кунацкой принимает гостей.
Среди домашних вещей кубачинского обихода имеется круглый медный дуршлаг «куцуке» с деревянной рукояткой. Обычные дырочки заменены в нем прекрасным сквозным орнаментом.
Оказалось, что в с. Кубачи существует обыкновение приготовлять в дорогу для отбывающих в дальние поездки особые печения, на поверхности которых оттискивалась резьба «куцуке». Уходивший на несколько дней на окрестные пастбища также привешивал куцуке себе к поясу, чтобы печатать излюбленный орнамент на лепешках, которые он пек под открытым небом. «У нас даже кушанья бывают с гравировкой», — подтверждали, улыбаясь, рассказчики.
В дни ли сватовства, в часы ли свободного времени, — и молодой, и старый, — всяк готов сменить штихель гравера на простое долото и перочинный нож, чтобы резать по камню, резать по дереву и создавать шедевры из самых, казалось бы, неподходящих для этого предметов.
В одном доме я видел простые деревянные грабли, четырехгранная основа которых была покрыта сплошным «ювелирным» орнаментом, датированным 1918 г. (подарок невесте). Нижняя часть основы, чаще всего соприкасающаяся с травой, за истекшие годы была наполовину стерта, на остальных гранях резьба сохранилась лучше (рис. 38).

Много раз и подолгу мне приходилось простаивать в кубачинских саклях с запрокинутой назад головой, любуясь хлебной полкой, которая обычно висит высоко в комнате близ очага. Полка эта украшена прорезанным в дереве сквозным орнаментом тутта, — тем самым, какой мы часто видим на серебре, но масштабно увеличенным здесь не менее чем в 25-30 раз. Каждый лепесток этого гигантского (если сравнить с узором по серебру) орнамента обработан в том же стиле сплошной мелкой резьбой, по своему масштабу уже не столь превосходящей гравировку на серебре.
Густой, гравировочного типа орнамент по дереву украшает в с. Кубачи мерки для муки, подставки гребней для расчески шерсти, прялки, верхние косяки окон и дверей, столбики на балконах, висячие щитки для каминов, пороховницы и т. п. (рис. 39).

Необходимо напомнить, что на улицах с. Кубачи, в фасадах домов нередки старинные каменные блоки с резьбой, часть которых (как и отдельные резные камни, припрятанные в жилищах в качестве могущих быть проданными «антиков») восходит к группе знаменитых «албанских» рельефов. А изобилие в домашней обстановке кубачинцев всяческих иного вида «антиков» (меди, бронзы, фарфора, фаянса, стекла, ценной керамики и восточных тканей) вошло, кажется, и поговорку.
Таким образом, вся атмосфера здесь, вплоть до мелких бытовых моментов, в высокой мере насыщена богатейшим художественным материалом.
Орнаментика кубачинских художественных производств, к анализу которой я теперь перехожу, была изучена мной в основном на изделиях советского периода.
Несмотря на все свои связи с Востоком и Западом, орнамент с. Кубачи безусловно оригинален, в своем роде неповторим и относится к категории явлений подлинного народного творчества.
Самое яркое и типичное его воплощение — гравировка по серебру — хабичибзиб. По недостатку места мы ограничимся здесь преимущественно характеристикой орнамента хабичибзиб.
Типичный кубачинский орнамент является по преимуществу растительным. Он обычно ложится густой сплошной сетью на всю поверхность предмета, заполняя ее пышной тканью извивов, завитков, головок, розеток. По эффекту эта ткань кажется бесконечно разнообразной. Однако приглядевшись к ней внимательнее под руководством опытного мастера, вы выделите здесь сравнительно небольшое количество основных единиц, мелких элементов. Некоторые из этих слагаемых, элементов орнамента, кубачинцы называют «бикь» (т. е. «голова»), другие именуются терминами «сурат» (т. е. изображение) или «накыш» (т. е. рисунок). Я перечислю здесь самые существенные единицы орнамента с. Кубачи, заметив, что некоторые из них употребляются не только в целом своем виде, но и удвоенном, или, наоборот, взятыми наполовину, что в общем увеличивает возможности разнообразных сочетаний (рис. 40): 1) истамбул-бикь — голова стамбульская, 2) вавке истамбул-бикь — половина стамбульской головы, 3) паранг-бикь — франкская голова, 4) кика параиг-бикь — двойная франкская голова, 5) вовла-бикь — голова вовла (вовла — знак арабского алфавита), 6) мучал-бикь — голова мучал (мучал — кубачинский водоносный кувшин), 7) сулка-бикь — голова — кузнечный мех, 8) кацала-бикь — голова-козел, 9) вавке кацала-бикь — половинная голова-козел, 10) ашаком — голова-курдюк, 11) вавке-ашаком-бикь — половинная голова-курдюк, 12) гулгул-бикь — круглая голова, 13) гута-бикь (термин не выяснен), 14) какне — косточка (простейший элемент, употребляемый большей частью в симметрическом парном сочетании), 15) чит — простейший элемент в виде растительной почки, 16) пархикуан — изображение в виде розетки или многолепесткового цветка, 17) калькус — очаговой крюк, 18) мицаля-капиля — крапивный лист, 19) сивай — червь, 20) огмуда — четырехугольник, 21) бацля-сурат — луна-изображение, 22) диля-сурат — звезда-изображение.
На таблице даны также два примера сочетаний орнаментальных головок: 23) образец сочетания — сверху и снизу гута-бикь, по бокам половины истамбул-бикь; 24) образец сочетания — в центре удвоения какне, сверху истамбул-бикь, снизу сулка-бикь.

Девять головок-бикь, изображенных на таблице под порядковыми номерами 1, 3, 5, 6, 7, 8, 10, 12, 13, — это самые существенные слагаемые, это соль кубачинского стиля. Они сильнее других стилизованы и менее натуралистичны. Очевидно, они и самые старые по традиции. Так, по крайней мере, можно думать, учитывая их господствующую роль в орнаменте, смысл и характер присвоенной им терминологии, обладающей к тому же высокой устойчивостью. Однако надо подчеркнуть, что эти головки далеки от мертвой окаменелости; некоторые из них имеют варианты, и все они, выходя из-под руки того или иного мастера, получают еще известные индивидуальные черты, почему и разобраться в них не так просто.
К этой же первой по важности категории следует отнести цветок или розетку пархикуан (16), а также какне (14) и чит (15). Остальные элементы, показанные в таблице, не играют такой важной роли; они реже фигурируют и не у всех мастеров выступают под одними и теми же терминами. Видовое их наименование не «бикь», а «сурат» (21 и 22) и «накыш» (все остальные). По характеру они реалистичнее первых. При желании их перечень можно было бы еще увеличить.
Таковы слагаемые, составляющие основу кубачинского художественного стиля. Разобраться в них и безошибочно прочесть все эти «буквы» на сложной орнаментальной ткани кубачинского серебра с непривычки весьма трудно.
Имена простейших элементов — «точка», «завиток», «косточка» (фруктовая), «цветок» — передают то, что, собственно, и изображают соответствующие им фигуры. В эпитетах «кузнечный мех», кувшин — «мучал», «козел» — следует видеть осмысление по сходству, приложенное к стилизованным растительным элементам, осмысление, корнями своими уходящее в исконную кубачинскую культуру. Головки «стамбульская», «франкская», арабская «вовла» и рисунок «москов накыш» (о котором ниже) — конкретные показатели связей, тяготеющих к Ближнему Востоку, Турции, Западной Европе и Восточной Европе. Встречающееся название «уцама бикь» являет сравнительно редкий пример памяти об индивидуальном творчестве какого-то мастера. Значительную роль во внедрении в кубачинский орнамент элементов как бы добавочных (сверх 12 основных) сыграли иранские привозные вещи (медные и керамические изделия), набойчатые ткани «каламкары» и др.
Мастера черпают материал для добавочных мотивов орнамента также из богатств окружающей растительности, на урочищах с пышным травяным покровом, где происходят в летние месяцы общественные гуляния. Собеседники при прогулке по окрестностям селения, срывая на ходу то одно, то другое растение с ювелирно вычурными очертаниями и показывая их мне, говорили:
— Вот эти листки и эти вот ветки были взяты тогда-то и тогда-то как образцы для орнамента.
Эта динамичность орнаментального творчества с. Кубачи очень типична.
Заканчивая обзор главных слагаемых кубачинского орнамента, необходимо сказать несколько слов об элементах, употребительных в рисунках окаймляющего значения.
Они весьма многочисленны. Из них строятся более или менее узкие пояски, в которых правильно чередуются избранные автором мотивы. Таковы уже знакомые нам точки, косточки, завитки, «головки». Таковы стерженьки с расширенными или, наоборот, суженными концами, зубцы разных форм, восьмерки, сердечки, петли, фестоны, круги, квадратики с заключенными в них завитками и листками, квадратики с диагоналями и перекрещиваниями, спирали одинарные и двойные, волнообразные линии разных видов, плетеные линии «в косу», «веревочкой» и др. Перечисленные мотивы, разумеется, употребляются на каймах в самых разнообразных сочетаниях.
Перейдем к вопросу о композиции. Существует несколько главных, типичных для кубачинского стиля, композиционных принципов. В рамках каждого из них мастер имеет полную и неограниченную возможность давать волю своим индивидуальным стремлениям и вносить в работу личное творчество.
Самой трудной и потому наиболее ценимой в с. Кубачи считается композиция «тутта», т. е. «ветка» или «дерево». Н. Б. Бакланов дает этой композиции такую характеристику:
«Тутта по своему строению аналогична известным орнаментам раннего Ренессанса, применявшимся для заполнения вертикальных узких филенок, на пилястрах, наличниках, на полях манускриптов, на рамках ковровгобеленов. Это вертикальный основной стержень, от которого симметрично в обе стороны отходят завитки, листики, цветочки. … Тутта всегда помещается на узком длинном поле и идет большей частью вертикально, но иногда применяется и горизонтально» [Н. Б. Бакланов, Златокузнецы Дагестана, стр. 47-48].
Однако надо указать, что данное определение не охватывает всех богатых перспектив тутта; оно характеризует лишь некоторые из присущих этому приему возможностей.
Я не считаю тутта заимствованием, пришедшим от европейского Возрождения, хотя и не отрицаю фактов занесения в с. Кубачи культурных воздействий как с Востока, так и с Запада (в том числе в область процесса формирования тутта). Я полагаю, что основы этой композиции для с. Кубачи являются особо традиционными, более ранними по времени, чем европейский Ренессанс.
Коренной принцип тутта — симметрия. Существенный признак одной из разновидностей тутта — вытянутая продолговатая форма, которая свойственна различным типам холодного оружия. Знаменательно то, что самые старинные предметы кубачинского искусства бывают очень часто обработаны именно в стиле тутта.
Старики говорят, что тутта — это «настоящая» работа, с которой слабый мастер не справится. Ее трудности в задачах строгой, двухсторонней, четырехсторонней или многосторонней симметричности орнаментального материала, располагаемого большею частью ветвями по обе стороны одной или нескольких правильно расположенных осей.
Иногда ось тутта идет по кривой линии и смыкается в окружность. Иногда короткие ее отрезки, расставленные гранями, слагаются в декоративное пятно, образующее тамгу. Иногда тутта строится из нанизанных на ее ось медальонов — тамг, которые при этом могут располагаться цепным порядком, заходя краями одна за другую.
Такие оси с медальонами могут перекрещиваться или лучеобразно выходить из одной центральной точки.
Простейшая основа тутта — удлиненной формы — это, следовательно, стебель с одинаковыми, идущими одно за другим ответвлениями направо и налево. Симметричное чередование боковых веточек разнообразится их различной длиной, степенью изогнутости, пересечениями. Такой скелет, более сложный или более простой, обычно одевается густой сетью упомянутых выше «головок» и прочих элементов орнамента в различных сочетаниях друг с другом. Иногда основа тутта есть всего-навсего одна ось без ветвей, и головки как бы вырастают непосредственно по ее бокам. Во многих случаях оси тутта суть линии воображаемые, несуществующие в рисунке и лишь угадываемые по симметрично размещенному орнаментальному материалу.
Тутта далеко не всегда служит для украшения длинных и узких поверхностей. Этот узор прекрасно компонуется, например, на лицевой крышке такого предмета, как портсигар. В середине крышки, например, делается крупный цветок — пархикуан о восьми лепестках с четырьмя осями, симметрично пересекающими под одинаковым углом его центр. От каждого лепестка розетки протягивается наподобие луча линия (ось). Таких линий восемь. Еще четыре оси выходят из четырех углов крышки портсигара. Всего, значит, у нас двенадцать стеблей. Этот скелет далее оснащается симметричными ветвями с густо насаженными на них «головками». В результате получается композиция из пяти пятен: среднее пятно образует крупную, многогранную тамгу, но без очерченного контура, а остальные четыре окружают этот центральный рисунок четырьмя пышными наугольниками.
Сложный тип тутта можно представить и в таком виде. От длинной прямой оси отделяются по сторонам ветви, оснащенные «головками». От этой же оси смелыми, крупными сложноперекрещивающимися разводами и петлями симметрично вправо и влево широко разбегаются по всему полю предмета кривые линии. Сами по себе эти линии, за исключением некоторых правильно чередующихся мест, голы и никакими головками не украшены, но от некоторых точек их взаимных пересечений вырастают извилистые ветки, густо и очень декоративно одетые «головками», листочками, завитками. Таким образом, все пространство композиции, достаточно густо насыщенное материалом, развертывает перед зрителем как бы два наложенных друг на друга, но спаянных в единое целое плана: пестрый цветочный фон головок и четко выделяющийся на нем крупный узор кривых.
Описать все разнообразие тутта невозможно. В каждой вещи может неожиданно явиться новый вариант (рис. 41, 1-2).

Другой принцип композиции — мархарай, т. е. заросль (кроме наименования орнамента слово «мархарай» служит для обозначения чащи вьющихся и переплетенных друг с другом растений. «Мархарай накыш» — «рисунок-заросль»). В противоположность тутта, он отрицает симметрию. От одной спирали с небольшим числом оборотов или кривой линии отходят в разные стороны другие, часто не подчиненные первой, а ей равнозначные и вступающие далее в пересечение друг с другом. Часто эти стебли или разводы образуют крупноволнистые линии, иногда взаимно переплетающиеся. Спирали и разводы мархарай могут разбегаться также во все стороны из одного центра; этим центром может служить, например, пархикуан.
Такова основа орнамента мархарай. Основа пышно и густо уснащается вырастающими на сложной ритмической сети стеблей «головками», создающими в общем очень равномерно насыщенную сплошную орнаментальную ткань. В ней часто нет ни верха, ни низа, ни начала, ни конца; она может расти и развиваться в любом направлении, во все стороны. Если где-нибудь в середине композиции мархарай ставится, наподобие тамги, крупно вырезанная головка, например, истамбул-бикь, то этот медальон сразу дает ориентацию всему рисунку, определяя его стороны, верх, низ и т. п.
Мархарай может заполнить собой пространство любой формы и неправильное по своим очертаниям. Он чрезвычайно гибок и легко применим для орнаментальной обработки вещей. Им можно заполнить любой угол, любой закоулок. Часто он сочетается с тутта. По выполнению он считается легче, чем тутта. В нем меньше разнообразия и меньше творческих возможностей (рис. 41, 2-3).
Как мы видим, с композицией тутта или мархарай часто увязывается тамга.
Тамга — это крупное пятно, медальон, большей частью с замкнутым контуром очень разнообразных очертаний. Формы тамг в большой мере связаны с общим очертанием той поверхности, к украшению которой они применимы мастером. Так, если предмет близок к кругу или квадрату, то и тамга приближается к этой форме; если предмет вытянут — вытягивается и тамга, принимая ромбовидный или эллиптический характер, и т. п.
Тамги — одна или несколько — композиционно расчленяют орнаментируемую поверхность вещи, выделяют на ней декоративные пятна. Внутреннее поле тамги чаще всего заполняется сочетанием мелких головок, завитков, листков. В качестве тамг нередко употребляются сильно увеличенные в масштабе «головки» кубачинского орнамента, в особенности мучал-бикь, истамбул-бикь, пархикуан, кацала-бикь и др. (рис. 41, 1-3).
Каемчатая или вытянутая в виде пояса композиция носит название «лум» (лум — кайма). Несмотря на свою часто подсобную роль по краям орнамента, она может иметь весьма развитые формы, переходящие в наиболее пышных образцах в вытянутые поясами виды тутта и мархарай.
В большинстве случаев лум сохраняет характер мягкого растительного орнамента, но иногда он разрабатывается в характере строгой геометрической каймы (рис. 41, 4-5).
Особого типа орнаментом можно считать монограмму или надпись, скомпонованную из декоративно трактованных знаков арабской письменности. Подчас это даже не надпись, а лишь красивое подражание арабским буквам, или их набор без всякого смысла, преследующий чисто декоративную цель.
На старых вещах в надписях мастера чаще всего воспроизводили малопонятные им цитаты из Корана.
После Великой Октябрьской революции характер надписей изменился. Мастера в старую форму арабской графики влили новое, близкое и живое содержание. Так, умерший несколько лет назад талантливый гравировщик Магомед Алиджанов дал очень интересную композицию: в рамку, окаймленную поясным орнаментом лум, он вписал крупную тамгу; внутреннее поле тамги занято пышной, увенчанной изображением серпа и молота, арабской монограммой, в вычурной вязи которой читаются слова «Советская республика».
Декоративные надписи-орнаменты, выполняемые на вещах современными мастерами, часто содержат также различные советские лозунги, строки мемориального характера, имена заказчика или исполнителя.
После Великой Октябрьской революции кубачинцы научились делать штихелем надписи и на русском языке, добившись в некоторых случаях неплохих декоративных эффектов в тех общих композициях, где они такие надписи применяли.
Помимо охарактеризованных типов орнамента можно отметить еще практикующуюся в с. Кубачи разбивку пространства предмета, подобно узорной ткани, на сплошные ряды одинаковых соприкасающихся между собой кадров или тамг. В таком роде у кубачинцев бывает, например, рисунок клетчатый — «куцат-накыш», полосатый — «чалуйкуйля-накыш», кольчужный — «хуне колханала-накыш», иранский рисунок «миндурма» (см. рис. 47, 1) и т. д.

Внутренние поля каждого кадра такого орнамента заполняются головками, скомпонованными весьма часто в виде отрезка тутта. В создании данного типа орнаментов известную роль играли, несомненно, восточные ткани, шедшие в с. Кубачи из Индии и Ирана и до сих пор фигурирующие как излюбленный материал в кубачинском женском национальном костюме (парчовые шубки и нарядные парчовые цветные рубахи).
Несколько особняком стоит иной по типу орнамент, носящий наименование «москов-накыш»- московский рисунок. Он представляет собой несимметричную, изящно изогнутую ветку, стебли которой щедро усеяны «головками», цветами, листочками, завитками. Крупные «головки» ритмичными пятнами размещаются по концам стеблей и в середине; элементы же мелкомасштабные застилают все остальное пространство. Рядом с традиционными кубачинскими «головками» вы найдете здесь удлиненные листики; цветы, взятые в профиль, с тонко вырисованными тычинками; шишечки вроде шишек кедра или хвои; цветочные розетки типа пархикуан, но с немного более вытянутыми и разделенными друг от друга лепестками. Москов-накыш кубачинцы часто употребляют на свободном фоне, например на оборотной стороне ножей оружия. Однако нередки случаи и органической спайки этого рисунка в целой композиции с другими.
Москов-накыш, безусловно, результат более поздних воздействий извне. Его мотивы могли проникнуть в с. Кубачи примерно с XVI в., когда стали крепнуть и расти постоянные связи между Кавказом и Московским государством.
Говоря об орнаменте с. Кубачи, о его типах, об орнаментальной композиции, было бы неправильным ограничивать картину только моментами чисто кубачинскими. Мастера-кубачинцы отлично ориентируются во вкусах и стилях изобразительного творчества, выходящего за пределы с. Кубачи. Особенно хорошо кубачинцы знают иранское искусство — и благодаря торговым связям и вследствие выполнения специально иранских заказов. В терминологии орнамента с. Кубачи нередки обозначения «кажар», «испаган», «иран». Но этого мало, кубачинцы отлично ориентируются во вкусах и стилях изобразительного творчества, выходящего за пределы их художественной культуры. Они издавна выполняли заказы на сторону, работая, смотря по спросу, и в своем собственном стиле, и в стиле «иноземном». Я могу привести здесь примеры тех стилей, которыми владеют кубачинцы и с орнаментальными особенностями которых они меня познакомили. Сюда входят, как они сами называют, «грузинский», «армянский», «черкесский» (рис. 42), «чеченский», «осетинский», «бухарский», «парах накыш» (по имени известного лакского мастера из Кази-Кумуха), «чохский» (по имени аварского селения Чох), «ахтинский» (по имени лезгинского селения Ахты) и, наконец, так называемый «житомирский».

Характер непередаваемой словами «классики» современного кубачинского искусства (прежде всего в гравировке по серебру) даже при небольшом навыке поможет нам почти безошибочно определить, что данная вещь сделана именно кубачинцем.
Особая мягкость и полнокровность форм «головок» при сравнительно небольшой их вытянутости, строгая определенность элементов разнообразных, но постоянно встречающихся и легко узнающихся, достаточная густота оснащения и общее сродство с искусством более широких областей Восточного Кавказа — вот черты, которые сразу выделяют орнамент с. Кубачи и определяют его. Богатство используемых и творимых мастерами с. Кубачи орнаментов усугубляется богатством техники, которая эти орнаменты воплощает, а также разнообразием сочетаний приемов композиции, здесь перечисленных.
Во всех этих случаях орнамент с. Кубачи един. Однако если при насечке по металлу его облик остается в известной мере сходным с узором гравированным, то от этого последнего весьма отличается облик орнамента насечки по рогу и кости, обычно бывающего более легким. При эмалевой работе перед нами чаще всего предстает узор, сходный с узором гравировки, принявшим, однако, свойство многокрасочности, и, наконец, совершенно особый облик кубачинская орнаментация получает при сканно-зерневой работе, сближаясь, с одной стороны, с тем же «развитым» стилем с. Кубачи и, с другой, вплотную соприкасаясь со слоем кубачинского искусства иного облика, о котором речь будет ниже.
Наиболее старыми художественными изделиями с. Кубачи, с которыми я имел возможность сравнить теперешние, были музейные вещи середины XIX в.
О характере кубачинского орнамента по серебру приблизительно столетней давности можно иметь представление по помещаемым нами иллюстрациям (эстампажи с оправы оружия середины XIX в., хранящегося в Дагестанском музее в Махачкале). Он крупнее и реже современного. Разнообразие элементов или «головок» (бучи) ограниченнее (наиболее употребительны «головки» округленных форм — гулгул, кацала, пархикуан). Во внутренней орнаментации «головок», благодаря их сравнительно крупным масштабам, отчетливее проступают геометризированные детали (на наших иллюстрациях они, к сожалению, не различимы). Преобладающим видом техники являются глубокая гравировка (бембултон) с чернью и без черни, разновидности черни (чибильгон, чибильгон денид хатычиб), золотая насечка, штампованная зернь (рис. 43, 44).

Лучшие из современных вещей, орнамент которых мы характеризовали в этой главе, наоборот, блещут более мелко и тонко выполненной орнаментальной тканью, отступающей кое в чем от старых канонов. В них введены некоторые менее традиционные «головки» вроде какого-нибудь «крапивного листа»; в них есть также нарочитое стремление пойти навстречу «московскому рисунку» — дать больше веток, букетов и разных деталей в стиле москов-накыш с особой формой лепестков, листиков, стебельков; в них есть, наконец, совершенно новые сдвиги, внесенные Великой Октябрьской социалистической революцией и периодом социалистического строительства.
Мало того, что расширился ассортимент новых изделий, — в самом орнаменте, в содержании изображений появилась новая тематика. Появились советские эмблемы и тексты, очень удачно оформленные и входящие органически в орнаментальную ткань серебра, появились новые композиции, новые мысли. Мы уже показывали это выше. Приведем еще некоторые примеры.

В 1922 г. ныне покойный мастер Гаджи Ахмедов сделал письменный прибор в виде серебряной модели нефтяной вышки (высота 31 см, в основании 27 x 10 см), который был поднесен 7 ноября 1922 г. товарищу В. И. Ленину от бакинских рабочих Азнефти. Сейчас эта вещь находится в музее Ленина в Москве. Модель, в облике которой ощущается своеобразное, едва уловимое влияние каменной архитектуры нагорного Дагестана, покрыта хорошо скомпонованным и подчеркивающим формы предмета орнаментом тутта и поясом лум. В гравировке преобладает глубокая резьба с чеканом — бенбултон. Ребра искусно обработаны филигранью.
В 1928 г. Магомед Алиджанов дал в рисунке символическое изображение Страны Советов в виде «крепости», так называемой «Хайбар Кала» (воспроизводящей фигуру, известную над наименованием критского лабиринта). Перед входом в «крепость» симметрично положены колосья. По извилистым дорожкам тянутся ритмичные ряды кубачинских «головок». В самом центре «крепости» в диске — серп и молот.
Тот же автор на другом рисунке изобразил три крупных колоса, как, бы вырастающие из положенной в их основание советской эмблемы (серпа и молота). Колосья окружены венком тутта — двумя изогнутыми пышными стилизованными ветвями, соприкасающимися вверху. Одна сторона венка состоит из крупных «головок», нанизанных на стебель, делящий их пополам, другая дает вереницу таких же «головок», но расположенных на стебле попарно. Композиция увенчивается сложной тамгой, вплетающейся в верхнюю часть веток в виде фигуры мучал-бикь. Внутренность тамги и всех крупных лепестков декоративно заполнена миниатюрными «головками», скомпонованными в том же стиле тутта.
Мастер Куртаев в 1935 г. дал рисунок крупной пятиконечной звезды. Ее расходящиеся лучи трактованы в рисунке легкими полосками соприкасающихся розеток пархикуан, узенькими поясами лум и простейшими вариантами тутта. Рисунок прост и по-кубачински оригинален.
Значительной новизной для с. Кубачи является смелое введение в композицию изображений животных, человеческих фигур, лиц, ландшафтов, зданий. Мне удалось приобрести в с. Кубачи серебряный портсигар с двумя довольно искусно сделанными сценами: на одной изображены борьба со львом, на другой — рыцарский поединок. Такие вещи теперь не редкость. Я видел эстампажи (бумажные оттиски) с вещей, на которых в орнаментальном обрамлении были хорошо скомпонованы фигуры рабочих, крестьян, красноармейцев, индустриальные ландшафты, изображения школьников за учебой, мавзолей Ленина, самолеты и многое другое. Изделия с новой тематикой находят очень скорый сбыт.
Изображения с фигурами и сценами — пока что, большей частью, лишь копии, но копии, претворенные по-своему, по-кубачински, и выполненные на таком специфическом материале, как серебро. Ведь до сего времени очень немногим кубачинцам и в очень редких случаях приходилось изображать что-нибудь подобное. Несомненно, что в будущем с. Кубачи добьется в этом направлении самостоятельных творческих произведений. Кое-какие предпосылки для этого уже налицо. Несколько лет назад в с. Кубачи мастером Уммалатом Иммаевым была изготовлена филигранная пятиконечная звезда с гладким центральным медальоном, на котором техникой чибильгон был выгравирован портрет В. И. Ленина — портрет, правда, несовершенный, но зато самостоятельный, не сведенный с чужого оригинала. Сейчас эта вещь находится в Москве в Музее Ленина.
Точно так же самостоятельными изображениями являются гравируемые теперь на серебряных портсигарах общие виды с. Кубачи, очень хорошо передающие характерный облик селения в художественно упрощенном претворении.

Мастера насечки по кости, а отчасти и гравировщики, за последнее время стали выпускать превосходно вырезанные из слоновой кости камеи и брошки с изображением животных и растений.
Все эти факты приоткрывают перспективу, развертывающуюся перед искусством с. Кубачи, предусмотреть предел которой сейчас невозможно.
Надо учесть при этом, что кубачинцы никакой специальной художественной школы никогда и нигде не проходили, кроме той учебы, которой они в малолетстве занимались в мастерских своих отцов.
Богатства орнамента и законы его построения усваиваются в с. Кубачи с детства.
Опытный мастер не нуждается в предварительном эскизе для работы. Он берет резец и с первого же движения прорезает линии, которые не могут быть стерты. Он не копирует с какого-нибудь готового и поставленного рядом оригинала. Композиция складывается в уме, из тайников памяти извлекаются нужные материалы. Без насилия подчиняются они четким и хорошо известным законам композиции; опытная и уверенная рука выполняет замыслы. Но помимо всегда живой преемственности, хранящей накопленные поколениями художественные фонды, в с. Кубачи налицо достаточный запас готовых образцов, являющихся как бы назидательной записью для молодежи.
Такими же записями орнамента, пожалуй даже еще более надежными в смысле их постоянной сохранности, можно считать имеющиеся почти у каждого мастера штампы, которые он сам сделал для себя или получил по наследству от отца и деда.
К штампам в искусстве с. Кубачи нельзя относиться как к чему-то второстепенному. Правда, штампованная работа редко может сравниться с гравировкой, выполненной резцом, которым в каждом отдельном случае неповторимо водила живая рука. Однако это не меняет дела.
Штамповальные модели или доски с негативным изображением орнамента сами по себе могут быть прекрасными образцами искусства, если их вырезал хороший мастер и если они не были предназначены для каких-нибудь мелких и дешевых поделок.
Изготовление сложной штамповальной доски (резьба по твердому металлу) требует чрезвычайно большого искусства и очень трудно по технике.
Изготовление штамповальных массивных железных досок в старину имели здесь довольно значительное развитие. Мне приходилось видеть экземпляры довольно крупных размеров (30 х15 см при толщине 4-5 см), сделанные лет пятьдесят назад и старее. Поверхность их была покрыта наборами орнаментов, применявшихся для тех или иных работ. По части выделки штампов были особые мастера, по специальности, собственно, те же гравировщики. Доска после гравировки по ней узоров прогревалась на огне и опускалась в воду (т. е. подвергалась такой же закалке, как это делается с клинками). Она становилась прочной, и рисунок на долгие годы, даже при частом использовании доски для штамповки серебряных пластинок, не стирался. Рисунок на таких досках обычно врезанный, углубленный (техника типа лямцла) при гладком фоне. Впрочем, иногда и фон получал чеканную обработку (техника типа бенбултон). Упрощенный способ выделки бруска для штамповки — это изготовление из твердого металла отдельных печаток (каждая печатка давала какой-либо один из основных, наиболее употребительных, элементов орнамента). Затем печатками выбивались оттиски данных элементов на железной доске, и доска таким образом сама становилась штампом для будущих работ. Кубачинцы очень ценят свои штампы. Кто и не пользуется ими, все же хранит их, как ценную «запись».
Но этого мало. Мало также и одних навыков и памяти. Мастер чувствует необходимость какого-то вещественного хранения орнамента — наиболее удачных своих композиций и построений. Такая потребность существовала и раньше. Теперь она стала более насущной в связи с изменениями тематики и стремлением зафиксировать какое-нибудь новое достижение, еще, быть может, не вполне освоенное и по своей новизне не отстоявшееся в памяти. Со сдачей вещи заказчику художник лишился бы возможности повторить свое произведение. Вот почему у хорошего мастера вы можете найти целую кучу эстампажей, сделанных с лучших вещей, — оттисков, накопленных за долгую практику и особенно пополнившихся за последние годы. Иногда это оттиск со всей композиции, иногда лишь с какой-нибудь ее детали, с кусочка орнамента.
Оттиски делаются путем наложения на гравировку тонкого листа мокрой бумаги или при помощи отпечатка с гравировки, покрытой легким слоем копоти. В поисках новой тематики бумажные оттиски сейчас стали делать и с вещей не кубачинского производства (особенно с изображений людей, сцен, ландшафтов и т. п.). Такие новинки чаще механически сводятся с бумажного оттиска на серебро, иногда служат прототипом для подражания и свободного копирования от руки.
Наконец, не так давно появились в Кубачи и оригинальные зарисовки на бумаге, собственноручно делаемые мастерами. В 1927-1928 гг. Магомед Алиджанов по своей инициативе приготовил альбом очень тонких карандашных рисунков. В альбоме он дал весьма наивные по форме изображения вещей (кофейников, чайников, подстаканников, зеркал, ручек, набалдашников, шашек, кинжалов, плетей и т. п.), покрытых хорошо скомпонованным богатым орнаментом. Вместе с тем он дал также блестящие по композиции образцы орнамента отвлеченно от вещей — эти страницы можно считать лучшими.
В 1934 г. альбом Алиджанова был приобретен Музеем народов СССР. Когда в с. Кубачи стало известно, что подобные зарисовки могут представлять интерес, мастера решили попробовать силы, взяв в руки вместо привычного резца карандаш.
Мною были розданы (1934 г.) чистые рисовальные альбомы и мягкие карандаши. Совместно обсудили, как и что рисовать. В результате в течение года кубачинцы заполнили свои альбомы прекрасными зарисовками. Так же, как и Алиджанов, авторы умело справились с орнаментом, с орнаментальной композицией и оказались слабыми по части формы, по части изображения предметов и соблюдения пропорций.
Я бы не сказал, что причина этого заключается в недостатке у кубачинцев развития объемного чутья, чувства формы и пространства. Мастер наивно и неумело нарисует вам изображение какой-нибудь вещи, но если вы дадите ему вещь в руки, он в большинстве случаев обработает ее резцом, согласовав орнамент со всеми особенностями формы данного объекта и разрешив композиционно все задачи пространства.
Не надо забывать, что кубачинский художник больше привык обрабатывать вещь, чем создавать ее.
Из всех альбомов наиболее удачным оказался альбом, сделанный Саидом Магомедовым. Этот мастер проявил недюжинные способности к рисованию. Никогда до того не рисуя на бумаге, он быстро освоился с этим делом и от рисунка к рисунку, выполняя мои все более и более трудные задания, добился, наконец, того, что стал передавать карандашом не только орнамент, но и тот или иной вид техники хабичибзиб аче. Его рисунки стали произведениями, по тонкости не уступающими работе резца.
Как и всяким новым начинаниям, имеющим отношение к их делу, кубачинские мастера очень заинтересовались альбомами. Я не сомневаюсь в том, что они могут безгранично совершенствоваться в технике рисования и быстрыми шагами идти вперед. Развитие рисовального искусства в с. Кубачи, выращивание его от первых робких зачатков до степени мастерства высокой культуры — задача чрезвычайно важная. Ее разрешение, во-первых, поставит на прочную базу дело фиксации орнаментов; во-вторых, будет способствовать художественному развитию мастеров; в-третьих, даст ряд своеобразных произведений искусства; в-четвертых, поможет еще не начатому делу изучения индивидуального творчества кубачинских мастеров.