Культ «пиров» гончаров

Производством глиняной посуды занимаются не все женщины, а лишь особые мастерицы. Самая почтенная и искусная мастерица в селении является «старшей».
Так как производство посуды из глины обычно является занятием наследственным и в семье дочери научаются мастерству у матери, то старшая берет к себе на выучку ученицу со стороны, из тех семей, где этим мастерством не владеют. Когда новая мастерица заканчивает свою выучку, она устраивает у себя в доме угощение для всех мастериц и подносит старшей за выучку подарок (обычно несколько аршин белой бумажной материи — карбос). Старшая во время этого собрания читает особую молитву, благословляя новую мастерицу, после чего та может уже заниматься мастерством.
Летом, когда подходит время изготовления посуды, старшая назначает день, когда все мастерицы собираются к ней в дом и устраивают в складчину угощение, после которого читается молитва духу покровителя гончаров — «арвох-и-пир-и-кылол» — кто такой этот » пир-и-кылол » женщины обычно не знают, только в Бальджуане мне говорили, что это сама Момо-а-о — матерь Ева.
После этой общей молитвы все мастерицы могут приступить к работе. Только в тех домах, где в этом году был покойник, посуды не делают и даже не заказывают другим мастерицам.
При изготовлении посуды принимаются иногда особые меры, которые должны сообщить посуде какие-нибудь хорошие свойства.
В ягнобской маслобойке внутри на дне имеется шишечка — пизза, от которой, как говорят, зависит качество и количество сбиваемого масла. Мастерица, сделав дно маслобойки и нижнюю ее часть (на ⅓ высоты всего сосуда), берет кусок глины и, прилепив его на дно сосуда, созывает всех соседок, и те, подходя по очереди, крепко нажимают указательным пальцем правой руки на этот кусок глины и, глядя при этом обязательно на одну из окружающих высоких гор, произносят: «хышт, хышт» — «кирпич, кирпич» — для того, чтобы в будущей маслобойке масло выходило бы «большое, как гора, и твердое, как кирпич».
Особенно много предосторожностей соблюдается при обжигании посуды, так как тут от малейшей оплошности может пропасть труд целого сезона. Понедельник, вторник и четверг считаются несчастливыми днями и обжигание посуды на них не назначается. Месяц сафар — второй месяц лунного года — считается самым плохим месяцем в году. С ним связано очень много поверий и одним из них является поверье, что если в доме в этот месяц что-нибудь разобьется, то в течение целого года будет все биться. В последнюю среду этого месяца вечером, когда совсем стемнеет, раскладываются на перекрестках дорог костры, и через них прыгают, очищаясь от «зла» месяца сафара.
В 1927 г. месяц сафар совпал как раз с сезоном изготовления посуды. Женщины селения Пулля-роут ждали только конца этого месяца, чтобы обжечь посуду и вернуться с летовки в селение. Обжигание посуды было назначено на последнюю среду месяца сафара. Затруднение было в том, что посуду для обжига нужно устанавливать часа в три-четыре дня, а в это время месяц сафар еще имеет свое дурное влияние, и посуда может побиться и потрескаться в огне. Старшие женщины, посоветовавшись между собой, отошли в сторонку, положили три кучки сухой травы, подожгли их и перепрыгнули по три раза взад-вперед, очистились таким образом огнем и проводили «зло» месяца сафара. Весь обряд был до крайности упрощен и схематизирован, но тем не менее все окружающие восприняли его совершенно серьезно. После этого все мастерицы начали укладывать свою посуду.
Если в назначенный для обжигания посуды день небо окажется покрытым облаками, то назначается другой день, т. к., если обжигать посуду при облачном небе, может случиться так, что и на посуде будут пятна, как на небе от облаков.
Часов с четырех дня, когда место для обжига посуды приготовлено, к нему не должны подходить женщины, находящиеся в периоде менструации, т. к. от их присутствия вблизи посуды, на посуде могут получиться пятна. Также запрещается подходить к посуде близко женщинам с очень светлой кожей или с очень бледным лицом, так как от их присутствия посуда выйдет бледная (не дойдет в обжиге). Женщинам, заведомо обладающим дурным глазом, подходить не позволяют.
Мужчины в некоторых местах (Каратегин) не допускаются совершенно; в Ягнобе они могут подходить к хумбу уже после того, когда огонь сильно разгорится.
Для устанавливания посуды созывают молодых женщин, с темной кожей и густым румянцем, чтобы и посуда вышла такой же, как они «сурхак» — красненькой.
В Ягнобе и Каратегине первый кувшин на место обжига ставит старшая мастерица. В Ягнобе она произносит вслух только: «Бисми о у рахмон-y-paхим» — во имя бога милостивого и милосердного. В Каратегине она обращается к пирам и говорит: Бисми илоху рахман-y-рахим! Пир-и-кулоло, садкат мешам, кузачама нигахдори» — во имя бога милостивого и милосердного, пиры гончаров, — я стану жертвой за вас, охраните мой кувшинчик.
В Гисаре и Бальджуане первый кувшин должен ставить ребенок — бегуно — безгрешный, преимущественно мальчик, и тот же ребенок зажигает огонь.
На закате солнца, когда, вся посуда сложена и закрыта кизяком, ягнобская старшая идет на перекресток четырех дорог и берет с земли несколько травинок или палочек (чуби-чор-ра а), затем ищет экскременты собаки и кладет их вместе с палочками «с перекрестка» на пучок травы, который она подкладывает к хумбу и поджигает. За ней начинают поджигать и другие женщины: как дым от палочек «с перекрестка», так и экскременты собаки предохраняют посуду от влияния злых духов (в Ташкенте экскременты собаки зашиваются в ладанки — тумар — и вешаются на детскую колыбель для охраны ребенка от злых духов).
Когда огонь начинает разгораться, все женщины сдергивают с себя платки и кулута (головной убор в виде круглой шапочки с длинным концом, свешивающимся на спину) и, размахивая ими, обегают с прыжками и криками несколько раз вокруг огня, все время повторяя: «Хумб дарьио, хумб даpьиo!» — хумб — рекой, хумб — рекой, т. е., что огонь вокруг хумба должен разлиться рекой.
Когда огонь разгорится, то женщины собираются вокруг него и начинают петь и танцевать под звуки песен. Особых песен при этом в Ягнобе не поют — поют ошикона — любовные и плясовые. Дети также принимают участие в веселье — девочки поют, а мальчики играют вокруг огня, перебрасывая через него свои тюбетейки.
Так продолжается до утра, до момента разборки хумба.
Говорят, что обжигание посуды особенно торжественно обставляется в Каратегине.
Так обжигание посуды носит характер настоящего праздника с угощением и гостями.
Перед тем, как приступить к обжиганию посуды, изготовляются две куклы: по одной версии, две женщины, а по другой — женщина и мужчина.
Когда начинается празднество, то куклы эти сажают невдалеке от пура — места обжигания посуды. По обеим сторонам кукол садятся пожилые, почтенные женщины, которые угощают кукол специально поданным для них угощением на игрушечной посуде и делают вид, что разговаривают с ними и, наклоняясь к ним, подставляют ухо, чтобы слышать их ответы. Обращаясь по временам к танцующим вокруг пура молодым женщинам и девушкам, вызывают, как будто бы по желанию кукол, то ту, то другую на танец или пение. Куклы сидят на своем месте до тех пор, пока не вынута из обжига вся посуда. После чего их прячут в доме в «чистое место».
Для каждого обжигания посуды изготовляют новые куклы и, в конце концов, накопившиеся за это время куклы хоронят на кладбище где-нибудь в сторонке.
На мой вопрос, какое значение имеют эти куклы, одни мне говорили, что они служат для отвлечения дурного глаза, чтобы пришедшие в гости посторонние женщины смотрели бы не на посуду, а на кукол. Против этого положения говорит то обстоятельство, что куклы после употребления хранятся в «чистом месте» и хоронятся на кладбище, а не уничтожаются, как следовало бы ожидать.
Другие считали их за изображения пир-и-кулул — пиров гончаров, присутствующих на празднестве.
Я боюсь утверждать, что это именно так и есть, но довольно частое употребление в разных случаях жизни среди иранского населения Средней Азии человеческих изображений может дать основание и для этого предположения.

(Е. М. Пещерева — Гончарное производство у горных Таджиков. Изв. Среднеазиатского Геогр. Об-ва. — т. XIX, Ташкент, 1929).

Новый год

В Новруз (также Сила в Бадакшане, Шогун-Айом, Дар-ут, ут-Шогун в Шунгане и Хаш-даре), т. е. новый год, жгут ветки арчи, жгут «шипан» или «зенан». В дома вводят осла или барана. На осле сидит человек, который приветствует всех живущих в доме; присутствующие бросают в него муку, ослу дают чашу с похлебкой. После увода осла или барана, присутствующие садятся за еду. Эти обычаи взяты из Ишкишима; богатый край, сытый народ; так закончил свой рассказ пир Саид Ахмед на Шах-даре.
В новый год белят дома мукою, играют в гуйбози (игра в мяч), устраиваются качели, по вечерам в домах пляшут.
Привожу другой вариант, рассказанный мне на Гунте. В новый год вводят осла в дом, сзади погоняет его человек, который поет песню: «вот привел я вам новый год». В осла и человека бросают мукою. В доме в одном углу лежит солома, в другом насыпан ячмень; если осел подойдет к соломе, то будет плохой год, если к ячменю, то год будет хороший. У кого осла нет, вводят барана или корову.
Вот еще третий вариант. Утром до рассвета человек вводит в дом осла (барана или корову): все живущие в доме встречают их у порога и спрашивают провожатого: «Кто идет? — Я, мелочной торговец. — Что у тебя? — Канаус, сахар, леденцы, пшеница, соль, рис, железо, сталь, апача, чит, шелк и сверх всего этого счастье». Затем входит он в дом, происходят взаимные поздравления, едят кашу — похлебку; с животным проделывают только что упомянутый опыт с соломою и ячменем.
В новый год красят также яйца в красный, синий, желтый цвета; при встречах бьют яйца, катают их.
(Бобринский — Горцы верховьев Пянджа).
На бухарском берегу Пянджа, в селениях Рынд и Наматрыт, населенных ишкашимцами (хотя в Намытгыте, лежащем на границе Вахана, говорят повахански), в прежнее время, т. е. до последнего русско-афганского разграничения, соблюдался следующий обычай: когда наступал новый год, то в продолжение недели жители этих двух селений сами не ходили в другие села и не пускали никого из посторонних к себе; по истечении семи дней один человек обходил все дома и в каждом читал молитвы: человека этого называли соз ори. После его обхода селение считалось открытым для сношений с окружающими. С расположением в бухарских пределах Западных Памирских постов, обычай этот не оказалось возможным соблюдать с прежней строгостью, так как Рынд и Наматгыт стоят на дороге, соединяющей русские посты, и таджикам нельзя было прекратить по ней движение. В селении на другой день после празднования нового года на рассвете, до первого намаза, вводят в дом осла или барана и дают ему ячменя; в Зебаке осла вводят в день нового года в полдень. До этого посторонних не пускают, а после ввода в дом осла все ходят друг к другу с поздравлениями, говоря при входе: «шогуни боор муборак бошад» («Да будет благословен праздник весны»), и затем читают молитву, встречая гостей, им кидают в спину мукой.
В Вахане этот обычай сохранился полнее. В ночь после празднования нового года, перед рассветом, в каждом доме кто-нибудь встает, выводит из конюшни осла и верхом на нем въезжает к себе в дом на рассвете; человека этого в данном случае также называют соз opи. До его приезда никто из дома не выходит. Подъехав к дому, он стучит в дверь и кричит: «я привез счастье Ишкашима, привез счастье Зебака, привез счастье Шугнана, Бадахшана, отворите дверь! Лурд, лурд, лурд!». Ему отворяют дверь, и он въезжает в дом на осле, приговаривая три раза «лурд» (в настоящее время, по-видимому, это слово не сохранило прежнего значения; не название ли это какого-либо древнего божества?), затем говорит: «шогуни боор муборак бошад», слезает с осла и читывает молитву; осел же ест заранее приготовленный для него ячмень. По прочтении молитвы, соз в opи принимает какое-нибудь незначительное подношение и ведет осла обратно на конюшню. С утра кануна и до введения осла посторонних в дом не пускают.
В Ишкашиме при наступлении нового года идут приготовления к празднику. В последнюю ночь старого года не оставляют в доме никого из посторонних; на рассвете, когда еще темно, домохозяин берет хлеб, испеченный в лепешку, кладет его за пазуху и, захватив войлок или небольшой палас, баранью шкуру или что-нибудь похожее на один из этих предметов, выходит, стараясь не идти против известной звезды, приносящей несчастие и не глядеть на нее; само собою разумеется, ему приходится заранее изучить и обдумать, каким способом ему избежать злого влияния звезды. Выйдя из дома, он бросает взятый им войлок или шкуру на дерево или на забор, а сам идет наломать немного тростника, который он приносит с собой обратно в дом. Этот обычай свято соблюдается как в Ишкашиме, так и в Вахане. По возвращении хозяина домой, крошат хлеб, бывший у него за пазухой, в чашку с молоком, и он наедается этим кушаньем досыта. Делается это в знак того, что наступающий год должен быть «сытный», обильный, урожайный. Из принесенного главой семьи тростника делают четыре веника, которыми женщины очищают копоть со стен. При этом существует примета: если одна или несколько тростинок застрянут во время работы в потолке, то у хозяина должно родиться много хлеба; если в стене над очагом, то в наступающем году женщины будут добывать много масла из молока своего скота.
Когда очистка кончена, женщины спрашивают, наступил ли час, когда нужно выносить сажу и пыль, которые они сгребли. При утвердительном ответе одна из женщин берет корзину с копотью подмышку и, накрывши голову халатом, чтобы не увидеть солнца, выносит сор подальше от дома, высыпает его и возвращается обратно все еще с покрытой головой; потом две женщины приступают к обсыпке стен мукой, что делается либо особым веником, либо прикладывая руку сначала к муке, потом к стене; этот обычай имеет тот же смысл, как обсыпание мукой почетных гостей, т. е. им выражается почтительное приветствие новому году.
Пока идет чистка стен, в очаге, накрытом сверху, чтобы не попала туда сажа, печется особый хлеб, называемый шогун-кумоч. Тесто месят на масле без солода, а испеченный хлеб имеет вид большого круга, пальца в 4 толщиной. В хлебы меньшего размера кладется солод, называемый сыманык; приготовляется он из пшеницы, которую держат в воде 4-5 дней, пока она не прорастет; ее затем вынимают, сушат и мелют. Когда шогун-кумоч готов и в доме все убрано, двое мужчин садятся у двух противоположных стен комнаты и катают хлеб друг к другу по три раза (для этого, вероятно, хлеб и печется такой толщины, чтобы мог катиться, не падая плашмя). Затем хлеб этот режут на кусочки, дают по кусочку присутствующим, а также всем тем, кто входит в этот день в дом из родных, и рассылают также по кусочку своим родственникам, которые отдаривают тем же.
Так же, как в новый год, не оставляют в доме никого из посторонних и в первый день месяца Амсо а (первый месяц после Сафара, считающийся его «соседом»). Обычай этот существует в Ишкашиме, но не в Вахане; однако, в обеих странах в этот день никому не дают огня из дома на сторону. Может быть, этот обычай составляет пережиток древнего культа огня на домашнем очаге.
Кроме нового года в Ишкашиме празднуют Курбан и Рамазан. В эти праздники ребятишки красят яйца, играют и бьют их одно об другое; играют тоже и не крашеными. Окрашивают их большей частью к красный цвет. Бьют их друг о друга, держа в руках, а также скатывая по желобку. Старики в эти два праздника ходят с поздравлениями к знатным лицам (напр, в старое время к «миру») и подносят им по нескольку яиц (5-20); кроме яиц в эти дни ничего не подносят. В новый год также ходят с поздравлениями, но ничего не дарят (кое-кто иногда хлеб).
Во время упомянутых праздников, а также в новый год пекут блины (называемые по-вахански рахиви). Для этого готовят в чашке жидкое тесто из муки, молока и масла; раскалив большой, плоский тонкий камень, льют на него масло, а затем и приготовленное тесто, черпая его из чашки ложкой. Когда одна сторона блина испечена, его переворачивают на другую. Подают блины горкой (как «листы книги», говорил рассказчик), на деревянном блюде, облив их предварительно маслом.
В Вахане, так же как и в Ишкашиме, после нового года предзнаменованием на наступающий год служит характер детских игр: если малые дети ездят верхом на палках и играют в войну, то это значит, что предстоящий год будет беспокойный, будут походы, битвы. Если же ребятишки занимаются копанием канавок и забавляются играми земледельческого характера, то это считается приметой мирной жизни и земледельческих работ на наступающее время.

(М. С. Андреев и А. А. Половцов. Материалы по этнографии иранских племен Средней Азии. Сб. МАЭ. СПБ. 1911).

Праздник тюльпана (лола) в сел. Исфара, Кокандского уезда

В сел. Исфара Кокандского уезда имеется чрезвычайно любопытный весенний праздник, совпадающий как по смыслу, так и по внешности обряда с западноевропейским праздником «мая». Празднуется он во время цветения тюльпанов и приходится обычно между 10 и 20 апреля. Когда зацветают тюльпаны, собирается совет из почтенных людей, которые назначают день праздника. После этого рассылаются по окрестностям люди для того, чтобы заметить наиболее обильные цветами места, другие же идут по садам и выбирают тополя с широкой раскидистой кроной. В старое время, каждая махалля украшала свое дерево, выбирались они чрезвычайно тщательно, и намеченное дерево никому не показывалось. В последние годы число украшаемых деревьев сократилось до одного, двух.
В это же время хор репетирует песни, поющиеся во время праздника, а выбранные распорядители, в число которых входит запевало хора (сарнакш), занимаются сбором денег на праздник, причем желающие приносят им сами и дают, кто сколько может. Накануне праздника рубятся отмеченные деревья, их привозят на арбах в селение. Вечером мужчины собираются на чорсу (центр базара) посмотреть на проводы лолачи — молодых людей, идущих собирать тюльпаны. Собираются они в доме сарнакша и часов в десять вечера торжественно выступают в путь.
Впереди шествия идет человек с факелом, за ним идет хор. Все участники хора идут плотно сомкнутой группой, обняв друг друга за шею. Сарнакш идет перед хором, держась лицом к нему. За хором, тоже обнявшись, идут лолачи, окруженные со всех сторон провожающими. Шествие замыкается лошадьми, нагруженными провизией и кувшинами с водой, так как в тех местах, где собирают тюльпаны, воды нет.
На чорсу хор останавливается и поет песню, и затем шествие двигается дальше. Выведя лолачи из центра селения, все провожавшие расходятся по домам. На следующий день с раннего утра тянутся на место праздника в сады нагруженные коврами, кошмами, самоварами и провизией арбы. Часов с десяти утра начинают ехать и идти пешком нарядно разодетые люди, и к полудню мужчин в селении совсем не остается — все они выходят на праздник. Женщины боковыми улочками пробираются к большой дороге и рассаживаются по крышам, откуда смотрят на идущих на праздник. Только самые бойкие пробираются поближе к месту праздника.
Самый праздник происходит в больших садах, сплошным кольцом окружающих Исфару. На пространстве двух-трех десятин располагаются веселыми группами люди, отовсюду слышится смех, кое-где танцуют. Все украшены цветами: тюльпаны воткнуты в чалмы, за тюбетейки, за пояса. В руках у всех также цветы. Часов с двух дня, ходившие за цветами люди, при участии поющих в хоре, начинают украшать деревья, которые еще с утра вывозятся из селения к месту сайля и кладутся неподалеку в садах. Если дерево слишком велико, его обрубают снизу, затем рубят лишние ветви, а остающиеся очищают от листьев и мелких сучков. После этого все ветки обвязывают пучками тюльпанов; по временам все участники испускают громким и дружным хором крик: «Хо, хоо!».
По мере того, как украшение дерева подходит к концу, с места сайля подходят люди для того, чтобы нести дерево. Когда дерево готово, его поднимают с земли и, поддерживая палками крону, чтобы она не волочилась по земле, несут к месту сайля. Если дерево очень велико и нести его трудно, устраивается небольшой двухколесный каток, на который кладут ствол дерева и катят его, поддерживая крону палками. Перед деревом идет хор и музыканты (карнай и барабан).
На месте сайля за это время подготавливаются места для деревьев: посредине свободной от деревьев площадки роется небольшая яма, а по краям площадки раскладывают ковры и кошмы для сиденья. Центральное место, где ставится самое большое дерево, называется «куш-и-калон»; там сидят устроители праздника и почетные гости.
При приближении деревьев все встают с мест и идут им навстречу. Деревья вносят в толпу, ставят на землю, и хор торжественно поет сначала две песни (1 и 2 ), затем продвигается дальше и поет следующие две (3 и 4). В это время, несмотря на то, что еще день, пускают фейерверк и стреляют из ружей.
Наконец, деревья доносят до места, все рассаживаются но местам. Устроителям праздника а сарнакшу подносят халаты и в это же время начинают разносить угощение.
В это время на свободном пространстве около деревьев, украшенных тюльпанами, пляшут бачи.
В последние годы, ввиду запрещения танцев бачей, эта часть праздника сильно сократилась.
К вечеру народ начинает постепенно расходиться. Все возвращаются с пением песен, у многих в руках зеленые ветки. Почти все, войдя в селение, задерживаются на базаре, чтобы дождаться деревьев. Во всех чайханах организуются хоры, поющие один и тот же веселый плясовой мотив, причем один хор старается перепеть другой и заставить его замолчать. По временам они все объединяются в один мощный хор (поет 400-500 человек), под звуки которого танцуют в разных чайханах по нескольку танцоров зараз. После того, как станет известным, что деревья уже внесли в селение, пение разом обрывается, все становятся на ноги и стоят молча, прислушиваясь к доходящему издали пению хора, сопровождающего деревья. Деревья вносят в селение, когда уже совсем стемнеет. Впереди несут факелы, и перед хором идут пляшущие юноши. Деревья ставятся на чорсу по углам. Хор, стоя посредине, поет песню (№1), после чего все расходятся. Этим заканчивается день праздника.
Следующий день праздника проходит в том, что мужчины и женщины отправляются на мазары. Женщины идут на мазар Ходжа-Абдулло-и-Cypхи, находящийся верстах в пяти на север от Исфары, мужчины же идут на мазар Ходжа-Абдулло-и-Кабут-пуш, расположенный верстах в четырех вверх по Исфаринской долине.
Мазар Ходжа-Абдулло-и-Cypхи, на который идут женщины, стоит на довольно высоком холме, у подножия которого находится, также очень почитаемое, старое кладбище. Перед тем, как подняться на холм, женщины идут на кладбище и обходят вокруг одной определенной могилы три раза, при этом намеренно одним краем платья метут землю вокруг могилы. От множества проходящих таким образом женщин дорожка вокруг этой могилы превратилась в желобок. Это делается в виде «боча-талаб» (молитва о ребенке) и «максад-талаб» (молитва об исполнении какого-либо желания). После этого женщины поднимаются на холм к самому мазару, причем, кроме провизии для устройства «ходои», несут также воду и дрова (котел заранее приносит шейх). После того, как жертвенная пища съедена, женщины копают рукой ямки около стен мазара и по находимым при этом предметам гадают о том, родится в этом году ребенок или нет и какого он будет пола. Если найдут плоды eleagnus, просо, рис или сорго — родится мальчик. Если же находят пшеницу, маш (мелкий горошек), ниточку бус или живого червя (которого тут же съедают), — родится девочка.
Перед тем, как уходить с мазара, женщины сгребают три небольших кучки земли, приговаривая при этом «гур-и-бобом, ин гур-и-дадом, ин гур-и-худам» («это могила моего деда, это моего отца, это моя»). Делается это для того, чтобы приобрести покровительство святого в день страшного суда для себя и для своих близких и не умереть на чужбине.
Сойдя вниз, женщины купаются в реке, которая течет под горкой, и затем возвращаются домой, всю дорогу распевая песни и танцуя.
Мужчины отправляются на мазар Ходжа Абдулл-и-Кабут-пуш. Часов в 10-11 утра уходят туда решительно все, так что к двенадцати часам дня на улицах уже никого не видно.
Этим заканчивается третий и последний день праздника.

(Е. М. Пещерова. Праздник Тюльпана («Лола») в сел. Исфара. Сб. «В. В. Бартольду». Ташкент 1927).

День очищения

Сафар-качты. Этот древний обычай прыгания раз в году для очищения от бед через огонь, распространенный в древнее время очень широко в разных странах и проявлявшийся на Руси в виде празднования Ивана Купалы, существовал еще сравнительно недавно и в Средней Азии. Он в самых глухих углах (гл. обр. в горах) сохранился еще здесь и до наших дней, но продолжается в значительно ослабевшей форме и, видимо, находится накануне полного исчезновения. В равнинах он обычно уже настолько исчез, что молодежь часто не знает этого обычая, даже по имени, хотя рядом старики вспоминают, как они в детстве прыгали еще через огонь. Этот обычай, называемый во многих местах среди таджиков еще таджикскими названиями — чор-шамба-и-oхиpyн (Каратегин, Матча). Чор-шамба-и-oхиpyн или чор-шамба-сурук (Бухара) среди ферганских и ходжентских таджиков носит уже турецкое название — «сафар-качты», подобно тому как таджики Нуратинских гор называют его — «сафар-чикты». Состоит он в настоящей, или точнее, так как теперь он исчез в сравнительно недавней еще его форме в том, что в последнюю среду месяца сафар, считающегося сугубо несчастливым, вечером зажигали костры и прыгали через них (в старину и стар и млад) для того, чтобы очиститься от всяких бед, приговаривая «аляс, аляс!» — слово, употребляемое, согласно словарю Будагова, в Сибири шаманами при камланьи. При этом били посуду и во многих местах (в Ходженте напр.) забивали насмерть собак.
По словам касанцев, этот обычай, называемый в Касане сафар-качты, около 25 лет назад был еще в полном ходу, но теперь уже больше не справляется. Как и повсюду, сафар-качты справлялся в последнюю среду полного всяких несчастий месяца сафара. В старину по большим улицам раскладывали огни, и все прыгали, перескакивая через три огня и приговаривая: «Аляс, аляс, избавление от всех несчастий!» Некоторые при прыгании разбивали при этом глиняные чашки, бросая их на землю. Делалось это с той целью, чтобы отвести висевшие над ними несчастья на эту посуду. И в Касане, как и в некоторых других местах, населенных таджиками, в этот день преследовали и убивали собак. Последнее производилось (как мне говорили раньше и ходжентцы, говоря про аналогичные случаи) так усиленно, что, как уверяли меня старики-касанцы, только с трудом могли находить при этом какую-нибудь собаку, так как все собаки разбегались тогда по садам и окрестностям. Причин избиения касанцы объяснить не могли, но, зная о роли подобного обычая в некоторых других странах, где собака являлась «козлом отпущения», можно видеть, что и здесь грехи, беды и напасти переводились не только на посуду, но и на собак.

(Андреев — Поездка летом 1928 г. в Касанский район. Изв. Об-ва для изуч. Таджикистана. I. Ташкент, 1928).

Религия в быту. Рождение и воспитание ребенка

Если роды затягиваются, обращаются к мулле: он на тонком куске (или трех кусках) бересты, служащей вместо бумаги, пишет молитву. Эта береста с написанной на ней молитвой (тихтов) тщательно вымывается в воде, пока совершенно не сойдут чернила. Вода выпивается родильницей, а береста сжигается на очаге. Иногда, кроме того берут от муллы тумор — молитву, написанную на длинной полосе бумаги, и обвязывают ею вокруг живота родильницы.
По появлении ребенка его подхватывает одна из ближайших пожилых родственниц. В Шугнане ребенок всю жизнь называет ее матерью и должен относиться к ней с соответствующим почтением; в Орошоре она также считается «старшей матерью», но с этим именем не связывается особенных знаков внимания.
Еще до наряда новорожденного или во время его, ребенку повязывают красной шерстяной нитью кисти обеих рук или по крайней мере одной правой. Определенного назначения эта нить не имеет; она держится, пока не оборвется сама, дней двадцать, иногда дольше. (Нужно заметить, что жеребятам также, тотчас после рождения повязывают ноги красной шерстяной ниткой.) Иногда мальчикам кроме того в это же время повязывают шею несколькими (обычно от 3 до 7) волосами, выдернутыми из хвоста жеребца. Эти волосы остаются в течение 7 дней и имеют значение специального оберега против детской болезни, состоящей в разбухании горла и языка; она происходит, между прочим, будто бы от того, что кто-нибудь проедет мимо дома верхом на жеребце и он заржет.
В Орошоре и на Бартанке мать и новорожденного кладут на самое пометное место в доме — нары против очага, головой к главному столбу; в Рушане и, собственно, Шугнане родильница занимает обычное место.
Для охраны матери от альмасте в Шугнане вешают на перекладину при входе в дом уздечку от жеребца, которая остается в течение 7 дней после родов. Иногда с этой же целью оставляют в доме собаку. Кроме того все это время роженица выходит из дома не иначе, как в сопровождении 2-3 подруг, также из опасения альмасте. В Орошоре также на 7 дней и с той же целью привязывают к главному столбу охотничий пояс и книгу. В Рушане первые три ночи рядом с родильницей кладут охотничий пояс и книгу, а на Бартанге — уздечку, нож и книгу. Кроме того в последних районах, а также в Шугнане, в день рождения ребенка, перед наступлением ночи насыпают на плоский камень немного пороху и зажигают его под отверстием в потолке и перед дверью, специально, чтобы не проникли дивы и парэ.
При рождении сына в Орошоре, а иногда и в Шугнане, отец немедленно стреляет в воздух из ружья для избавления ребенка от джиннов и дивов. Если нет ружья и нельзя его достать, берут небольшой кусок навоза из хлева, кладут его на камень и с размаха ударяют другим камнем по этому куску. Раздается громкий звук, подобный звуку выстрела. Для усиления звука предварительно на кусок навоза плюют. В Шугнане сверх того делают в качестве оберега, в частности от болезни, небольшую деревянную модель дверного замка. Эта модель помещается под изголовьем ребенка в течение 7 дней, причем по три, по четыре раза в день его вынимают и опять кладут на место, каждый раз троекратно выдвигая и вдвигая засов из замка.
В Орошоре и по Бартангу также немедленно по получении известия о рождении ребенка отец берет в чашку немного свежего коровьего масла и несет его к халифе или мулле. Тот читает молитву, трижды дует на масло и возвращает отцу, который в свою очередь передает чашку поздравлявшей его женщине. Она уносит масло домой, и там им кормит новорожденного. При этом принимаются меры к защите от дурных влияний: принимая и передавая чашку с маслом, отец прикрывает ее ладонью, а «поздравительница» несет ее домой под рукавом. Впрочем, в Шугнане и в Рушане молитвы над маслом не читаются, и им кормят ребенка без особых предосторожностей; следят только за свежестью и доброкачественностью масла и тщательно разминают его пальцами, прежде чем дать ребенку. На Бартенге и в Рушане стараются, чтобы человек, впервые дающий масло ребенку, имел в живых обоих родителей. В Орошоре впервые кормит ребенка «поздравительница», трижды, с призыванием имени божьего во избавление от бед, вводя понемножку масла в ротик младенцу. Исключительно маслом его кормят три дня, пока мать считается нечистою, и от ее молока ребенок может умереть. Если у матери скопится много молока, его отдаивают и в Орошоре отдают собакам, а в Шугнане выплескивают на стены дома (изнутри или снаружи, безразлично, лишь бы не на землю); самый черепок, в который отдаивается молоко, как нечистый, не может ни для чего служить и выбрасывается. Впрочем, в Рушане иногда мать с первого же дня кормит ребенка грудью, если уверена, что от ее молока он не умрет.
Когда у женщины не выживают дети, она, еще не будучи беременной, обращается к мулле. Тот делает ей 80 тихтов (см. выше), из которых больная (женщина, у которой умирают дети, считается больной, одержимой) ежедневно, утром и вечером, берет по одному, вымывает его тщательно в воде, воду выпивает, а бересту сжигает на очаге. Так продолжается 40 дней, в течение которых она воздерживается от отношений с мужем, постится, ограничиваясь только обычной похлебкой и хлебом. Через 40 дней воздержание оканчивается; мулла дает большой уека (ар. перс), т. е. ряд молитв, написанных на длинном бумажном свитке длиною в рост человека, или еще больше, до концов пальцев вытянутых рук. Женщина его обшивает и носит первые три дня на шее, затем пришивает к рубашке с правой стороны груди или к правому плечу. При наступлении беременности, берут от муллы 5 тихтов и с ними поступают, как сказано, в течение трех дней, с такими же воздержаниями. Так поступают ежемесячно в течение всей беременности. Кроме того, больной женщине (т. е. такой, у которой дети не выживают) в течение всей жизни рекомендуется воздерживаться от употребления в пищу мяса горных козлов (кников) и птиц, а также яиц. То же относится и к ее выжившим детям, по крайней мере, до времени их возмужалости. Специально против выкидыша, в дополнение к перечисленному, употребляется «пояс парэ»; он состоит из обычного тумора (см. выше), привязанного к нитке или тесьме, опоясывающей стан женщины. «Пояс парэ» имеет назначением защиту плода от козней парэ и удержание его в утробе матери. Поэтому, как только ребенок выношен благополучно нормальный срок, роженица разворачивает тумор, тщательно вымывает его, чтобы изгладилось все написанное, и выбрасывает и бумагу, и воду, чтобы «пояс парэ» не сохранил своей силы дольше времени и дитя не осталось бы в утробе матери больше 9 месяцев.
С целью охраны новорожденного, как только он появится на свет, ему, еще не обтертому, дают выпить воду из-под тихтов; то же на другой и на третий день, по два раза, всего пять раз. То же повторяют ежемесячно, пока ребенок не отнят от груди. Иногда прибегают и к другим средствам. В качестве одного из них употребительна моча красной коровы. Еще до рождения ребенка подыскивают подходящую мочу и, окунув в нее небольшой кусок ваты, примачивают ею в нескольких местах только что обтертое досуха тельце ребенка.
Менее распространено лекарство, состоящее из мочи осла, печени выдры, чеснока и т. д. Все смешивается, и немножко смеси дается ребенку, как только он появится на свет.
Также для охраны ребенка против парэ его до годовалого возраста каждое утро примачивают смесью из чеснока, синей краски и материнского молока. Сюда же прибавляется иногда бадбуй — растение с очень сильным дурным запахом. Примачивают в 4-х местах: под мочками ушей, между бровями, и между нижней губой и подбородком. Парэ будто бы боится этого состава, особенно его дурного запаха, и не вредит ребенку.
В крайнем случае в Шугнане прибегают к наиболее действительному способу, чтобы спасти ребенка. Как только он появится на свет, присутствующие женщины закрывают его платком или тряпками так старательно, чтобы мать никак не могла его увидать, и только что вытертого и запеленутого засовывают его в рукав халата и подают в отверстие в потолке. На крыше его уже поджидает женщина, известная своим здоровьем (т. е. такая, у которой выживают дети). Она подхватывает ребенка, уносит домой и держит у себя до 3-го дня. На третий день утром ребенка приносят к матери, однако, тщательно закрывая его решетом. Мать сначала долго смотрит через отверстие решета и лишь тогда решается взять свое дитя и дать ему грудь. Но и то, чтобы совершенно его обезопасить, она должна предварительно в течение первых дней дать грудь щенку, чтобы тот с ее молоком принял на себя болезнь. Если не найдется нигде щенка, нужно, по крайней мере, с той же целью отдоить молоко матери и дать его собаке (что, как было сказано, в Орошоре стало нормальным порядком).
На основе убеждения, что мать для обеспечения жизни своего ребенка должна дать своего молока кому-нибудь другому и тем спасти свое дитя, возникают своеобразные преступления. Если в доме есть еще грудной ребенок, родильница старается всеми правдами и неправдами дать ему своего молока. Но мать этого ребенка зорко его оберегает; поэтому первой матери удается дать ему своего молока не раньше, чем она покормит своего ребенка. В результате, по убеждению многих, могут умереть оба ребенка.
В Рушане и на Бартанге отнятие новорожденного от матери при тех же условиях делается несколько иначе.
При появлении ребенка на свет одна из женщин подхватывает его и уносит обычным путем (не через крышу), к себе, где держит три дня, все время на руках, не отпуская. Рано утром третьего дня она с ребенком по другой дороге приходит к дому родильницы, поднимается на крышу, топает ногой и слегка опускает в отверстие крыши ребенка, всунутого в рукав халата; в другом рукаве насыпано просо (в знак плодородия). Изнутри дома спрашивают: «Кто там?» — «Купцы». — «Что продаете?» — «Детей и просо». — «Мы покупаем». Она совсем опускает халат с ребенком, и внизу его подхватывают: на Бартанге — мать непосредственно, в Рушане — кто-нибудь другой, кто уже от себя передает ребенка матери. В обоих случаях, прежде чем взять ребенка, мать предварительно смотрит на него через решето. Женщине, державшей у себя новорожденного, дарят какие-нибудь вещи, меновая стоимость которых равна среднему барану. На Бартанге выросший ребенок зовет эту женщину матерью.
На третий день по рождении ребенка повсеместно справляется праздник, называемый «мытье головы третьего (дня)» (в Орошорской области), «мытье головы» (в Рушане), «приход на смотрины» (на Бартанге) и просто «третий (день)» и «поздравление» (в Шугнане). Суть праздника, как показывают и его названия, заключается в очищении матери и в возможности для посторонних видеть ребенка. С этого же дня мать может кормить ребенка. С утра режут барана и начинают праздничные приготовления. Приходят женщины, помогавшие при родах, и обливают родильницу, начиная с головы, надевают чистую рубашку (панталон не надевают до 7-го дня). В Орошоре моют также и младенца. С этого времени родильница считается для своего ребенка уже чистой и впервые дает ему грудь. (Как было сказано, рушанские женщины, уверенные в себе, иногда кормят грудью с первого дня). Собираются женщины-соседки по одной, по две из каждого дома. При входе каждая поздравляет: «да будет благословение», ей отвечают: «да благословен бог». Женщины размещаются вблизи родильницы, передают подарки: одну-две лепешки, яиц, и проч., иногда что-нибудь более ценное — на платьице младенцу — «за лицезрение». Их угощают тутом, орехами, абрикосами. Когда любопытные хотят посмотреть новорожденного, мать полушутя спрашивает, — принесли ли «за лицезрение», и при утвердительном ответе показывает малютку. Затем угощают бараниной и хлебом, и гости расходятся.
Праздник седьмого дня первоначально, по-видимому, заключался в положении ребенка в колыбель, но по различным причинам, частью экономическим, частью религиозным, первоначальная связь между 7-ым днем и положением в колыбель ослабела и тем самым затемнился смысл праздника.
В Шугнане на 7-й день роженица вновь совершает омовение и считается с этого времени уже чистой, хотя должна воздерживаться от отношений с мужем, и, по возможности, не допускается к приготовлению пищи. Торжества не устраивается. В этот же день спрашивают у муллы или халифы о времени, благоприятном для положения ребенка в колыбель и поступают сообразно полученному ответу. Большей частью, однако, положение в колыбель действительно совершается на 7-й день или в один из следующих. В этот день пекут жертвенные хлебцы (пухта), прежде чем положить ребенка в колыбель, воскуривают благовонную траву, но большого торжества не устраивают. Для того, чтобы положить ребенка в колыбель, приглашают подростка, безразлично, девочку или мальчика, но чистого, т. е. не жившего еще половой жизнью, предпочтительно хорошего поведения и имеющего в живых обоих родителей.
Когда ребенку исполнится год, справляются у муллы о благоприятном времени для первой стрижки волос. Раньше в назначенный день (по большей части в середине недели в среду, четверг или пятницу, на восходе солнца или после полудня) устраивалось большое торжество. Теперь обряд справляется гораздо скромнее, но все же на «праздник головы», по крайней мере, для мальчика, приглашают хотя бы ближайших родственников. Пекут обычные лепешки; в середине одной проделывают небольшое отверстие (величиной в серебряный рубль). Ее кладут на голову ребенка (в Орошоре для этой цели употребляют не лепешку, а блин с таким же отверстием), и подросток (пол безразличен), имеющий в живых родителей и известный своим хорошим поведением, трижды подрезывает несколько прядок волос, просунутых через отверстие. В Рушане и на Бартанге, приступив к стрижке, обычно он заявляет, что ножницы не стригут; ему дают какой-нибудь незначительный выкуп, тогда уже подстригаются волосы. Затем отец или мать оканчивают стрижку, причем редко стригут всю голову: обычно выстригают середину головы, спереди назад, оставляя с боков и сзади пряди волос, иногда только подстригают длинные волосы на лбу (обыкновенно так стригут девочек).
Остриженные волосы бережно заворачиваются в тряпочку и привязываются к веткам какого-нибудь фруктового дерева, обычно вишневого, будто бы для того, чтобы ребенок, подобно этому дереву, приносил плоды на благо окружающих. В Орошорской области после приступа к стрижке, сделанного непорочным подростком, все присутствующие родственники поочередно выстригают по прядке волос и подают ее отцу. При этом каждый говорит, какой подарок он делает ребенку. Чаще всего это какое-нибудь плодовое дерево, откуда, очевидно, и знавание подарка, иногда даже небольшой кусок земли, но бывает и пара чулок. Этот подарок считается личной и полной собственностью одаренного и при разделе наследства, в случае смерти отца, не поступает в общую массу.
Обрезание совершается обычно в возрасте от 5-7 лет, но иногда даже вскоре после 2-х лет, по климатическим и гигиеническим соображениям исключительно осенью; хорошим днем для операции считается среда. Раньше по этому поводу богатыми устраивался большой праздник с козлодранием, скачками и т. п., теперь ограничиваются приглашением более близких родственников и друзей, как мужчин, так и женщин. Все же, кому позволяют средства, режут барана или козла для угощения, и обязательно всеми печется несколько обычных лепешек, почитаемых жертвенными. Жертвенная трапеза может происходить безразлично до операции или после нее.
Операцию производит специальный мастер; его инструменты — бритва и две деревянные палочки: одна в виде плоской вилки, в промежуток между зубцами которой он просовывает крайнюю плоть ребенка; другая с тупым закругленным концом, на которую он натягивает крайнюю плоть, уже пропущенную через вилку. Заранее приготовляют сухой измельченный бараний или коровий помет и горшок с теплым топленым маслом. Ребенка кладут на спину на нары. Мастер слегка разминает и растирает крайнюю плоть, чтобы она отставала от головки члена мальчика и, свободно пройдя чрез вилку, натянулась бы на закругленную палочку. Проделав все это, он берет в правую руку, бритву, левой держит закругленную палочку и, в то время, как один из присутствующих придерживает вилку, быстро отсекает крайнюю плоть. Ранку заливают теплым топленым маслом и сверху засыпают большим количеством измельченного помета, так что его образуется порядочная куча и не видно вовсе, сколько пролилось крови. Через некоторое время присыпку из помета удаляют и рану перевязывают и забинтовывают. Если случаются нагноения, ранку притирают и присыпают измельченными в порошок жжеными ядрышками косточки горького абрикоса, или пеплом от жженой ваты, предварительно вымоченной в соляном растворе. Заживание иногда затягивается на целый месяц. Отрезанный кусочек кожи кладут на одну из поперечных балок, где сухо; по местным убеждениям, если кожица скоро засохнет, быстро заживет и ранка. Впрочем, в Орошоре отрезанная кожица просто выбрасывается. Иногда случается, что у ребенка крайняя плоть отсутствует или так мала, что обрезание не может быть произведено. В таком случае говорят, что мальчика уже обрезали святые и ангелы или парэ, и обряд не совершается.
Мастер получает за труд установленное вознаграждение: бритву, одну чашку местного мыла, что-нибудь, по усмотрению родителей мальчика, в количестве, равном по меновой стоимости одному барану, шерсть с целого барана и, кроме того, если в этот день был зарезан баран, то его шкуру, грудь, сердце и печень. Религиозный момент в обряде не заметен: молитв не читается, если не считать обычного после окончания всякого дела восклицания мастера: «аминь» и ответа присутствующих: «бог велик».
По совершению обрезания ребенок уже считается способным вступать в общественные отношения. Можно приступить к обучению его грамоте, ремеслам, можно женить (независимо от возраста).
Вместе с тем с совершением обрезания кончается младенческий период детской жизни.

(Зарубин — Рождение шугнанского ребенка. Сб. «В. В. Бартольду.», Ташкент).

Колдовство

Джоду. Жизнь таджиков в глухих углах, в особенности в среде женщин, полна верований, что то или иное несчастье, болезнь, отсутствие желательной беременности и пр. не могут произойти без влияния злой силы, злых духов, вредящих людям или по своей собственной воле, или по недоброжелательности какого-нибудь человека, насылающего этих духов, чтобы повредить пострадавшему. Это делается кем-нибудь из недругов по злобе. Для этой цели человек, желающий причинить вред другому, обращается к знахарю, заклинателю, употребляющему для этого колдовство, наговоры на различные предметы, что и называется «джоду» (колдовство). Это видно яснее всего на примере. Касанцы рассказывали мне, что один житель их селения однажды сильно разболелся и страдал общим упадком сил и расстройством. Что ни делал, было бесполезно. Ни лекарства, ни посещения мазаров не помогали. Наконец, он наткнулся на знающего дуохона, который, посмотрев на больного, сказал ему, что над ним совершено три джоду. Средство против этого как раз находилось в руках того же дуохона. Это было чтение касид («касида»), употребляемых для подобных целей сильными, могучими дуохонами. Такие касиды написаны обязательно по-арабски и содержат, главным образом, хвалу пророку Мухаммеду. В особенности читается та касида, за которую пророк отдал в награду поэту свой бурнус («бурда»). Началось чтение, при котором происходили следующие явления. Вдруг неожиданно откуда-то сверху падает какой-то предмет, оказавшийся старым ключом, на который что-то было навязано (в таких случаях при наговорах взятые для этой цели предметы чем-нибудь опутываются или к ним что-нибудь привязывается: волосы, нитки с многими узлами, или, напр., бумажка с написанными на ней какими-то письменами и пр.). Это и был наговор, спрятанный где-то недоброжелателем и который бросили теперь духи под влиянием касиды. Чтение продолжается дальше, и точно таким же порядком сверху падают среди сидящих в кругу присутствующих, — сначала старая подкова с различными привязками, а затем еще один предмет, тоже со следами колдовства. После того, как добыто определенное количество наговоренных предметов, считается, что больной должен выздороветь. Этим страхом перед «джоду» отлично умеют пользоваться туземные цыгане, эксплуатируя на этой почве, главным образом, женщин. — «Что это такое, — как здесь сильно пахнет джоду?», — говорит проходящая цыганка, войдя в женскую половину дома. — «Нужно поискать и найти — наверное, где-нибудь есть», — прибавляет она. Под испытующими полудоверчивыми взорами хозяек цыганка начинает поиски. Под порогом, в углу помещения, в каком-нибудь, иногда совершенно неожиданном месте цыганка, находит или нитку со множеством узлов, или кость с признаками произведенного над ней колдовства, сухой помет, завернутый в тряпку и т. п., ясные доказательства, ловко делая вид, что извлекает это без всякого обмана.
(Андреев М. — Поездка в Касанский район. Изв. Об-ва изуч. Таджикистана. Ташкент, 1928).

Похоронный обряд

В случае чьей-либо смерти стараются как можно скорее известить об этом родных и знакомых покойника (к тем, кто живет в других селениях, посылают гонцов), и они спешат собраться в дом скончавшегося, захватив с собой по куску материи или что-нибудь из сельскохозяйственных продуктов. Материи в количестве потребном на шитье савана, кладутся на покойника; последующие же приношения складываются рядом с ним и идут на хозяйство. Из них же дается вознаграждение тому, кто читает Коран над мертвецом. Приношения продуктами прямо относят в кладовую. Покойника никогда не оставляют долго непогребенным; если он умер в полдень или раньше, его хоронят в тот же день, если под вечер, то на следующее утро.
Часть родственников, побыв недолго в доме, отправляется рыть могилу, причем роют ее до той или иной глубины, в зависимости от того, предстоит ли хоронить мужчину или женщину. С покойника снимают мерку, и если скончалась женщина, то глубина могилы равна расстоянию от ног по грудь; если мужчина, то — по пояс; для мальчиков роют могилу глубиной, по крайней мере, в один аршин, хотя бы по росту покойника и выходило меньше. Дно и бока могилы выкладывают камнями. Когда могила готова, ее покрывают сверху одним, двумя или тремя плоскими камнями, оставляя с одного конца отверстие, через которое и пропускают тело. Один человек влезает в могилу, проверяет правильность положения покойника и расставляет в определенные места куски сухой глины, называемые кулухами. Таких кусков кладется пять, все под саван: по одному с каждой стороны головы и ушей, по одному в ладони обеих рук и один между ногами. Значение этого обычая толкуется различно. Одни из горцев говорят, что кулухи обозначают ангелов: большинство же уверяет, что они служат для отстранения савана от тела из опасения, как бы руки покойника при постепенном ссыхании не захватили савана. Существует поверье, что если это случится, то в доме покойника начнут умирать один за другим остальные члены его семьи. Когда на самом деле бывают такие последовательные случаи смерти в одном и том же доме, разрывают могилу того, кто умер раньше других, и тщательно расправляют его саван.
Тело покойника кладут в могиле на спину: ногами к югу, головой к северу, лицом направо, в сторону Каабы; бадахшанцы хоронят наоборот, ногами к северу, головой к югу, но лицом также повернутым к Каабе, следовательно налево. Если умерший был музыкантом, то иногда вместе с ним кладут в могилу инструмент, на котором он играл.
Когда тело положено в могилу, оставшееся отверстие закладывают камнем и могилу засыпают. Сначала ближайшие родственники, а после них и остальные присутствующие кидают на нее каждый по три лопатки земли. При наступлении ночи на могиле в ногах у покойника раскладывается костер из сухого скотского помета; огонь тлеет всю ночь и должен отпугивать хищных зверей (волков, лисиц), которые могли бы иначе разрыть могилу; с этой же целью посыпают вокруг могилы порохом, полагая, что звери боятся его запаха; бросают также немного пороха в огонь.
По возвращении с похорон, участвовавшим в них предлагается угощение из блюд, принесенных родственниками и знакомыми умершего. В течение следующих трех дней они же приносят пищу тем, кто живет в доме, где покойник скончался, так как за это время в том доме пищи не готовят. Спустя семь дней после похорон, окружают рядом камней могильный холм, чтобы он не развалился, и обмазывают его глиной; при этом с восточной стороны холма делают небольшую нишу, где по большим праздником зажигают буй (курение). Один из участников в похоронах, по возвращении в дом покойника, бреет головы живущим там мужчинам, а женщины, собравшись со всего селения, моют накопившееся в доме грязное белье, а также одежду, оставшуюся после покойника. Затем хозяева устраивают угощение: мужчинам и женщинам порознь, после чего жизнь опять вступает в нормальные условия.
Траур выражается в ношении одежды темного цвета, иногда попросту старой и грязной; стараются избегать белый цвет, а также чистое или новое платье. Обыкновенно, траур длится очень недолго: от одной до двух недель; выражается он, главным образом, тем, что обматывают голову и подпоясываются материей соответственного цвета; к сожалению, не удалось выяснить, какой именно цвет считается в Ишкашиме по преимуществу траурным, так как горец, с чьих слов это записано, говорил савз, т. е. зеленый, а показывал при этом на малиновый. В Вахане мужчины обматывают голову голубоватым платком; траур носят по очень близком лице: брате, отце, матери, сыне (но не дочери); по жене муж надевает траур только если жена ему очень нравилась, была хороша собой; если же она была стара, то траур не носят.
Если окажется, что в одном и том же селении один человек в глубоком трауре (напр., по сыне, умершем в расцвете лет), а другой собирается дать пир (туй) по случаю какого-нибудь счастливого события, то, обыкновенно, праздник на время откладывается, а затем тот, кто хочет его устроить, идет к тому, кто в трауре, и просит у него разрешения на устройство пира, держа речь, приблизительно следующего содержания: «о брат, мы думаем устроить туй; что ты скажешь? Если ты не согласен, то его не будет. Не тужи, все на свете меняется: сегодня у нас пир, у тебя смерть; завтра у нас смерть, у тебя пир». В ответ изъявляется согласие на туй, и когда угощение готово, идут за человеком в трауре, приводят на пир, обматывают ему голову белой чалмой и, усадив его, дают в руки бубен, в который он несколько раз ударяет, очевидно, выражая этим свое участие в веселье; затем теряется в толпе гостей и, посидев немного с ними, после еды потихоньку уходит домой. Когда срок траура кончается, то (в Вахане) родственники и знакомые собираются к тому, кто в трауре, приносят ему подарки одеждой и съестным, бреют ему голову (которой он во время траура не брил), одевают его в новые одежды и едят с ним принесенную пищу. Затем хозяин в ознаменование конца своего траура режет барана и угощает гостей, которые после этого расходятся.

(М. С. Андреев и А. А. Половцов. Материалы по этнографии иранских племен Средней Азии. Сб. МАЭ. СПБ. 1911).

Автор-составитель: С. П. Толстов