Туркмены

Характеристика туркмен и проявление их родового быта

По своему происхождению туркмены принадлежат к юго-западной ветви Алтайской группы тюркских племен, но как мы уже знаем, первые их группы очень давно (с VIII века) находились среди иранского населения Туркестана, соприкасаясь с Персией, бывали в самой Персии, бывали на Кавказе и т.д. Под влиянием всего этого и оседания на землю среди иранцев или в непосредственной их близости, — туркмены на протяжении веков постепенно в значительной таки степени видоизменили свое обличие. Когда, со временем, в Маверранагр явились новые племена с резко выраженными тюркскими чертами, то аборигены страны увидели, что жившие уже давно среди них тюрки фактически только лишь «туркманенд», т.е. «похожие на тюрков», хотя, на вопросы о их происхождении и говорят: «тюрк-мэн», т.е. — «я — тюрк».
Предположительно, что от этих именно слов (тюркманенд, тюрк-мэн) и образовалось современное название «туркмен», присвоенное огузам. С другой стороны есть указания, что наименование «туркмен» огузы получили непосредственно от арабов, которые, встречая в боях сильное сопротивление со стороны огузов и не зная их происхождения, именовали их в своих донесениях общим названием, нарицательно в качестве «туркмен» («турк ман» по-арабски значит «тюркские души», «тюркские существа» и, переносно — «тюркские люди»).
По наружности своей туркмены в значительной степени отличаются от других народностей Средней Азии и обличием, и осанкой, и ростом, хотя и с некоторыми вариациями. В восточной части Полторацкого и в Северной части Мервского округа особо часто наблюдаются высокий рост и довольно тонкие черты лица, причем хивинским халатом и высокой папахой еще более оттеняется природная представительность.
Наружность и одежда туркмен сильно видоизменяются по мере продвижения в сторону прикаспийских и ташаузских окраин: рост становится меньше, а лицо — ближе к монгольскому типу. Наряду с тем замечается склонность и к видоизменению в одежде: Персия, Хива, Бухара оказали свое влияние. В частности, туркмены центральной части Туркменистана носят очень большую и очень высокую папаху цилиндрической формы; в Ташаузе — папаха низкая, но широкая; в Ленинском и Керкинском округах она имеет вид небольшой бухарской меховой шапки, а в Прикаспийском районе зачастую заменяется головными уборами киргизского и татарского типа.
Отличительными чертами характера туркмен являются: родовая гордость, спокойная самоуверенность, учет чистоты крови в смысле огузовской родословной, отсутствие низкопоклонничества во всякой обстановке и вполне определенные представления о благородстве действий и взаимоотношений, каковые действия и взаимоотношения и регулируются соответствующим «комплектом» не писанных, но точно усвоенных и обязательных бытовых правил. Вопросы чести — всюду на первом плане, и в характере туркмен вообще во многих случаях проглядывают, так сказать, рыцарские черты.
Туркменский язык вообще принадлежит к южной группе тюркских языков, т.е. близок языкам азербейджанскому и османскому, но отличается значительной примесью слов не только арабских и персидских, но и слов, наследованных от древних аборигенов здешних мест. Так например, род сарыков суточную очередь пользования водой называет «пейкал»: этот же термин («фейкал») употреблялся в Мервском оазисе еще в VIII веке. То же самое относительно наименований «серкар» (тоже суточная очередь воды), «кяриз» и пр.
Это вполне понятно. Дело в том, что длительное и постоянно разнообразящееся смешение народностей Туркестана и в частности Туркменистана, конечно, не могло не оказать влияния на разговорный язык этих народностей. Кочевники, оседая на землю, невольно перенимали у оседлого населения и усваивали слова и названия, обозначающие вновь принятые в жизненный обиход предметы и понятия; таким именно образом тюрки приняли много таджикских (иранского корня) слов. С другой стороны, аборигены, соприкасаясь с теми или иными пришельцами, так же невольно принимали от них больше или меньше новых слов в зависимости от значения в крае и политического влияния той или иной пришлой народности. Кроме такого обмена словами все народности должны были принять много слов чисто арабских и чисто персидских, как результат изучения Корана, применения его юридических терминов и знакомства с персидской литературой, не говоря уже о вековом влиянии самой Персии вообще. Наконец, степень смешения языков, смотря по местности, усугублялась еще и от смешения племен при посредстве брачных уз, от поселения меньшей группы в районе большей инородческой или иноплеменной среды, от степени случайных или регулярных сношений с далеко живущими иноплеменниками и т.д.
Все это в одинаковой мере относится ко всем коренным народностям Туркестана вообще: всюду тюркские и таджикские языки, смотря по местностям, варьируются в виде целого ряда наречий местного характера. То же самое произошло и с языком туркменским, притом еще в большей степени, так как туркмены, соприкасаясь с Персией и неоднократно «навещая» ее в своей прежней бурно-боевой жизни, естественным путем позаимствовали больше персидских слов.
Уже целый ряд веков (после окончательного распада огузовской государственности) единой власти и организации среди туркменских родов не было: объединялись они только в моменты общей опасности. Помимо таких моментов, отдельные роды вели отдельную жизнь, отдельную борьбу за свое существование, в поисках земли и воды: это способствовало разрозненности родов, так как они, по необходимости, боролись друг с другом.
Одни роды дробились и распылялись в этой постоянной борьбе, а другие, наоборот, — крепли и разрастались. В такой обстановке, одновременно с тем, естественно развивалось новое родовое начало, устанавливался новый родовой быт, приобретал власть родовой вождь, вырабатывались соответствующие обстановке правила, обычаи и взгляды.
Со временем, в зависимости от перемен обстановки, — менялись отдельные штрихи общей родовой картины, менялись взгляды на право пользования землей и водой, устанавливалось особое положение туркмен на пути исповедания ислама, забывались многие привычки и обычаи: родовой быт постепенно видоизменялся и отмирал, но он еще во многом и теперь дает себя чувствовать.
Это вполне понятно: он вполне исчезнет только в условиях полной перемены всей обстановки во всех ее видах, когда на смену былому невежеству всюду явится общая культурность, когда появятся новые интересы, новые взгляды и новые заботы.
Несмотря на свою разбросанность, разную степень вариаций языка по местным наречиям и разную же степень уже упомянутых видоизменений в чертах лица и одежде, — все без исключения туркмены отлично знают и чтут свою родословную. Они строго следят за чистотою родового происхождения и таковое, даже в отдельных семьях, нередко твердо знают до 14 поколений. Родовые их старейшины, пользовавшиеся исстари громадным патриархальным влиянием, лишь недавно, да и то не повсеместно, потеряли свое общественное значение: среди бывших хивинских туркмен, т.е. в Ташаузском округе, значение родового вождя еще и теперь не совсем исчезло, а по остальным округам родовые старейшины сохранились, так сказать, лишь в малом масштабе, а именно — в «малой семье» (кишлак, аул) и без особых преимуществ и прерогатив по сравнению с прежними старейшинами целого рода. Здесь влияние прежнего родового вождя было поглощено новыми влияниями: влияние религии и духовенства в Ленинско-Керкинском округе и промышленного капитала по линии железной дороги.
Как бы то ни было, туркмены твердо сохранили в памяти узы кровного объединения и вытекающие из того порядки родовой организации в общественной жизни. Конечно, близость города и у них сглаживает отличительные особенности родового быта, но дело в том, что городов этих очень мало, а туркмен, природный кочевник и воитель, не любит города вообще и живет в нем неохотно: боевая жизнь приучила туркмен к легким аульным постройкам, которые не жалко бросить в случае необходимости передвижения: в домашнем обиходе оседлых туркмен, живущих в постоянном ауле, юрта сохраняется и теперь.
Вообще любовь туркмен к былому кочевому образу жизни и к юрте, этому подвижному жилищу кочевников, развита очень сильно. Многие оседлые туркмены и теперь обитают около самых городов не в глинобитных постройках, а именно в юртах.
Общий тип жилища оседлого туркмена это мазанки и сакли общего среднеазиатского характера, но изредка (в Гасан-Кули, Чикишляре и на островах) попадаются и деревянные постройки.
Кроме того, как местная особенность, в находящихся под угрозой подмыва местностях побережья Аму-Дарьи строятся «каппа» — круглые из циновок шалаши, обмазываемые на зиму глиной. (При всем этом всюду имеются и юрты. До сей поры имеют юрту даже и все семейства туркмен в Ставропольской губернии, хотя и живут в домах русского типа).
Кочевниками являются, главным образом, лишь роды иомудов и чоударов, а остальные туркмены или совершенно осели или же ведут жизнь полуоседлую, проживая лето на посевах, а зимою откочевывая со скотом в степь. Туркмен кочует так же как и киргиз, и вся разница лишь в том, что у туркмен более точно и строго разбиты районы кочевья для того или иного рода. Вид юрты, выделка войлока, даже сорт скота у туркмен в значительной степени отличаются от киргизских; самое кочевое хозяйство меньше, но не хуже киргизского.
Степень преобладания земледелия над скотоводством, или наоборот, в земледельческо-скотоводческих районах всецело зависит от условий местности.
Отличительной старинной чертой туркмен, в связи с их воинственностью, всегда являлась склонность к «аламанству» (набеги за границу). Похождения в этом роде были у них вещью обыденной, но это имеет свои историко-экономические обоснования. История туркмен — это сплошная борьба за хлеб и воду, т.е. за свое существование. Их отовсюду теснили и вытесняли, а они, защищаясь, нападали и развивали свою удаль. Голодом и нуждою выработан их характер; по этим же причинам развивалось и аламанство.
В своем месте нами уже была отмечена неизбежность стремления туркмен к оазисам современного Туркменистана, но эти оазисы были в руках персов и оборонялись ими хорошо. Началась борьба, борьба длительная, во время которой туркмены, пребывая в бесплодных песках, принуждены были добывать такой «товар», который могли бы обменивать на предметы первой жизненной необходимости. Таким «товаром» в данной обстановке являлись пленники; туркмены стремились достать их в персидских владениях, а продать — в Бухару. Таким образом, сама жизнь толкала туркмен к производству возможно частых, быстрых и совершенно неожиданных набегов на персидскую территорию в целях хотя бы захвата пленных. Такие набеги именно и назывались аламаном: предпринимались они как отдельными родами, так и объединенными их группами, считались делом почетным и восхвалялись в песнях. Аламанство прекратилось сравнительно недавно, и воспоминание о нем еще свежо.
Наряду с тем, всегда процветало и «калтаманство»: сначала калтаманы (т.е. бедняки) больше всех других принимали участие в аламанах, но со временем понятие калтаманства сильно изменилось. Калтаманством стали называться налеты в междуродовых распрях, а в конце концов калтаманом стал обыкновенный грабитель: так понимается калтаманство и теперь.
Ясно, что легкий и быстрый конь был первым другом и защитником туркмена в его аламанских и калтаманских набегах: отсюда происходит и теперяшняя постоянная любовь туркмена к коню выращенной им породы, о которой нами уже сказано в своем месте. Конь — особенность туркменского быта: конь — член семьи туркмена; туркмен особенно тщательно ухаживает за своим конем и особенно любовно украшает его сбруей, изощряя для этого весь свой вкус, все свое умение.
Другим истинным другом туркмена является собака, страж его самого, семьи и стад. Туркмен и по отношению к собаке чрезвычайно заботлив во всех отношениях: собаку при стадах, например, поят овечьим или козьим молоком, и такая собака с этим молоком как бы «всасывает» особенную любовь и заботу к охраняемому ею стаду. Сколь важную роль играет в быту туркмен еще одно животное — верблюд, этот «корабль пустыни», удовлетворяющийся крайне скудным, а зачастую для других животных и совершенно неприемлемым кормом (колючка), — об этом, пожалуй, говорить не приходится.
Вообще, жизнь в пустыне внесла много оригинального в быт туркмен: помимо всего вышеизложенного, в этом отношении обращает на себя особенное внимание еще и умение туркмен распознавать следы животных и людей.
Это умение вообще общесвойственно, и во всех родах имеются особо умелые «изчи» (следопыты), но это особое умение относится только к отдельным лицам.
Однако, наряду с тем, как мало понятное исключение, на полуострове Дарджа целый огурджалинский род «Кенан» отмечается всеобщим и наследственным выдающимся умением распознавать следы: здесь каждый человек — «изчи», и искусство это здесь доходит до виртуозности. Здешний «изчи», по следам, найдет любое живое существо. След запоминается сразу и надолго: бывали случаи, что человека — вора баранов узнавали по следу его ноги через несколько лет. Посмотрев след родителей, здешний «изчи» узнает по следу же их детей; по следу матки находят ее верблюжонка.
И все это проделывается среди сотен других следов. Уважение туркмен к «изчи» очень велико, а уличаемый следопытом вор обыкновенно теряется и сознается в своей вине.
Таких особенностей в домашнем, особенно в кочевом, обиходе туркмен находится не мало: во всем видны типичные храбрость, ловкость и находчивость.
Однако, привыкший «аламанить» и «калтаманить» туркмен сумел, осев на землю, войти и в колею систематического труда.
Ныне туркмены занимаются не только хлебопашеством, но и всевозможными ремеслами, тем самым всесторонне обеспечивая себя личным трудом. Они достигли большого искусства в выделке ковров, паласов, сукна и тонких тканей, а также и позументов.
Хотя туркмены и гордятся своим происхождением, но, по мере утери общенационального чувства огузов, у них начал развиваться и развился навык к узко-родовым интересам. В конце концов отдельные роды стали тщательно делить между собой территорию, производя такую дележку даже при случайном и не длительном близком сожительстве двух или нескольких родов, вести соревнование родов при всяком удобном случае и т.д. Все это — на основах обычая.
Обычное право у туркмен стоит вообще на первом месте, и шариат здесь (кроме округов бывшей Бухары) развивался туго. Всякое преступление рассматривалось обычным правом, прежде всего, с точки зрения причиненного вреда и влекло за собой, главным образом, возмещение убытков. Так, например, воровство не наказывалось, если вор возвратил украденное. Мелкие дела, по возможности, всегда улаживались самими тяжущимися сторонами; сами же стороны обязаны ликвидировать дело и по приговору своего суда. Высшей мерой наказания считается исключение из общества. Нарушение общественной нравственности и супружеской верности считается большим преступлением и влечет за собой кровную месть, этой же местью преследуется убийца; она же является неизбежным последствием и для ряда других преступлений и поступков, главным образом, оскорбления.
Вообще, обычное право представляет из себя целый ряд правил, созданных людьми, которые должны были сами себя защищать, так как об их безопасности никто не заботился. И в самом деле: старо-туркменский суд, суд казиев, никогда не располагал возможностью гарантировать исполнение своего приговора, и, как то выше отмечено, сами тяжущиеся стороны должны были ликвидировать дело по приговору этого суда, так сказать, на совесть или под какой-то общественного характера угрозой. Такой беспочвенный, беспоследственный, не контролируемый и зачастую пристрастный суд, конечно, мог существовать только в прежней обстановке безвластия и самочинств отдельных родовых вождей. Вполне поэтому понятно, что теперь суд казиев сам себя изживает и быстро сводится к нулю, легко уступая место народному советскому суду, основанному на твердых общепонятных началах и гарантирующему приведение в исполнение своих приговоров.
Несколько труднее изживается вкоренившийся старинный обычай вышеупомянутой кровной мести, чрезвычайно тяжело отзывающийся в быту туркмен.
Ведь вызвать действие, требующее мщения, в сущности, не долго, хотя самый страх этого мщения именно и создан для обуздания разошедшихся инстинктов. Дело в том, что за подлежащего кровной мести виновника отвечает весь его род в рамках установленной близости родства, а подводить таким образом свою родню, самому благополучно скрывшись, — не всякий решится.
Такое положение вещей, несомненно, многих сдерживает от того или иного, могущего навлечь месть, действия, но многие, все же, так сказать, срываются, и месть готова… Преступник, положим, скрылся, но тут же должна разбегаться и скрываться вся его родня, подлежащая за него мщению: приходится спасаться всем, ибо неизвестно, на кого именно из них падет мщение. Мстителям нужен лишь кто-нибудь один, но кто подвернется им под руку не угадаешь… Правило простое: кровь — за кровь, за одного убитого должна быть отнята жизнь другого, тоже кого-нибудь одного. При этом, однако, надо иметь в виду, что такая месть имеет свои всем известные правила: женщины и дети мести не подлежат, убивать в кибитке нельзя, ответчиками являются вполне определенные лица (мужчины), в зависимости от степени родства по отношению к виновному. Вот этим-то лицам и остается только бросить свое хозяйство, дом, семью и бежать без оглядки или самим поймать и выдать мстителям виновника. То или иное неизбежно, так как мстители обязаны отомстить, не считаясь ни временем, ни расстоянием.
Впрочем, именно время иногда сглаживает остроту положения вещей и, после длительных переговоров, осторожных подходов и стараний родни обеих сторон или вообще посредников со стороны, может быть заключена мировая: в таком случае подлежащая мщению сторона дает «хун», т.е. выкуп крови. Однако, вполне надеяться на это никак нельзя…
Как видим, кровная месть — вещь суровая, беспощадная, могущая существовать и развиваться только в соответствующей обстановке: обстановка изменилась, и обычай этот идет на убыль, и скоро, несомненно, отойдет в область преданий. Законное, мощное правосудие, оберегая жизнь и честь каждого гражданина, быстро ликвидирует такого рода обычаи.
Калым существует и в идеологическом отношении имеет целью обеспечение девушки имуществом в определенном размере, чем, конечно, нисколько не исключается голый факт купли-продажи женщины вообще и чисто спекулятивные сделки во многих случаях, особенно в связи с земле- водопользованием. Как бы то ни было, калым — честь, почет для родителей невесты: чем выше калым уплачен за невесту, тем более чести ее родителям. Получив калым, родители обязаны справить невесте соответствующее «приданое» по установленным расчетам и правилам. При отсутствии в живых родителей, калым получает брат невесты, хотя бы и малолетний (конечно, за его спиною оперирует родня).
Сговор жениха и невесты бывает зачастую в их детстве, причем главную роль в этом деле обыкновенно играют матери детей, вообще пользующиеся в семье большим влиянием в вопросах устройства браков, особенно мать невесты. Сговор имеет решающее значение и является таким крепким узлом, что смерть одного из сговоренных малюток уже делает другого «вдовой» или «вдовцом» со всеми вытекающими из того (главным образом — земельный надел) преимуществами.
Самый брак совершается после полной выплаты калыма, но это еще не обуславливает сожительства: если «жена» еще не созрела, по здешним понятиям, то ее увозят в дом родителей и отдают мужу только тогда, когда она, по этим понятиям, уже может быть женою.
Общие порядки бракосочетания таковы: женитьба младшего сына не может состояться раньше чем женится старший сын семьи; сватовство вообще имеет ряд своих отличительных особенностей; особо типичным является то обстоятельство, что девушка может сделаться женой тотчас же после внесения калыма, а свадебный обряд является только закрепляющей факт сожительства формальностью. Самый свадебный обряд тоже своеобразен: он совершается в отсутствии и жениха и невесты.
Похоронный обряд тоже имеет свои отличительные черты: за покойником на кладбище идет не вся, а только младшая, без женщин, родня; тут же ведут и коня усопшего. На кладбище бедным раздаются деньги, а на самой могиле оставляется (для странников) немного хлеба, воды и материи или хотя бы символическое обозначение последней.
Вдова, через известный срок после смерти своего мужа, обыкновенно располагает собою лишь в рамках возможности уйти в родительский дом, но ее дети остаются в роду отца. В иных местностях такой уход вдовы допускается только при условии согласия на то стороны мужской родни мужа в известной степени родства. Однако, ушедшая в свой род вдова вовсе не является свободной: родители или братья (если нет родителей) могут ее опять выдать замуж за новый калым. От такого вторичного замужества она может быть освобождена только своими детьми, причем последние должны ее в таком случае выкупить, внеся соответствующий калым. Если вдова не уходит из рода мужа, то она становится довольно самостоятельной опекуншей своих детей. В порядке наследства после смерти мужа, вдова должна получить ⅛ часть его имущества.
Развод происходит очень просто: муж произносит три раза слово «талак» (у узбеков «таляк»), и готово! Однако мужья сами редко дают развод, ибо таковой является вообще позором не только для мужа, но и для всего его рода. Если жена сама добивается развода, то она обязана возвратить данный за нее калым.
Что касается положения женщины вообще, то в хозяйстве она пользуется большим влиянием, и туркмен по домашнему обиходу во всем советуется со своей женой. В общественной жизни лишь пожилая женщина может иметь некоторое значение; вдовы не могут участвовать даже в сходках. Лицо туркменские женщины вовсе не закрывают, а при встрече и разговоре с незнакомыми, и особенно со старшими, прикрывают только рот краем головного платка («чоршов»), как знак скромности и почтительности. Дома женщина обременена работой, так как по обычаю нельзя держать женской прислуги, и всю домашнюю работу надо выполнять силами женского персонала семьи: чем меньше в семье женщин, тем им труднее. Муж мало помогает жене по дому, так как это неудобно и даже стыдно… Таким образом, жена должна и детей баюкать, и тут же прясть, ткать, стряпать, и вести все решительно хозяйство, так как у нее же находятся даже ключи от сундуков (акт доверия и уважения со стороны мужа). При таких условиях, если в семье, кроме жены, нет женщин, туркмен поневоле должен стараться взять вторую жену, но, все же, многоженство среди широких масс хотя и по экономическим причинам, встречается сравнительно редко. Вообще, равенство всегда являлось отличительной чертой туркмен, и это, в значительной степени, сказывается на положении женщины. Правда, женщина и здесь еще порабощена, но не в такой мере, как среди других народностей Востока. Туркменская женщина не наложница мужа или украшение его дома, а скорее его близкий друг.
Принцип равенства и свободы женщины здесь нарушается, главным образом, наличием выкупного калыма, трапезованием отдельно от мужчин, да показными обрядностями в порядке проявления почтительности женщины к мужчине. С своей стороны, муж относится к жене доверчиво и дружелюбно и, во всяком случае, не бьет ее, да это было бы и рискованно: легко ведь наткнуться на активную защиту жены ее родственниками, а отсюда уж недалеко и до такого инцидента, который может повлечь за собой кровную месть.
В основу мирного сожительства кладется целомудрие жены, причем нарушение ею верности мужу грозит большими последствиями: если любовник обнаружен, оскорбленный муж может обрезать у его коня хвост или по степени виновности, отрезать раковину уха у самого, так сказать, ловеласа; если же оба любовника пойманы совместно на месте преступления, то лишь только случайно они могут спастись от смерти.
Однако, таких случаев бывает мало, и туркменская женщина отличается целомудрием, домовитостью и привязанностью к детям, которых выращивает внимательно и заботливо.
Правда, мальчики растут абсолютно свободными, развивая природную лихость и ловкость, но девочки сызмальства приучаются к работе, трудовому одиночеству хозяйки дома и к проявлению родовых эстетических вкусов.
Несмотря на свою унылую жизнь, а может быть именно благодаря ей, туркмены, как мужчины, так и женщины, очень склонны к художеству и поэтическому выражению чувств. Это мы видим прежде всего при наименовании новорожденных младенцев: к имени девочки обыкновенно прибавляется слово «гуль» (цветок), а к имени мальчика — слово «клыч» (шашка, сабля). И в самом деле, что может быть красивее цветка среди туркменской пустыни, что может быть надежнее оружия, оберегающего жизнь и имущество природного воина и наездника!? Далее, с какой любовью, с каким вкусом этот наездник изукрашивает своего коня, его сбрую и свое оружие; с каким вкусом женщина выделывает ковер с его простыми, но чрезвычайно оригинальными рисунками: ведь это уже творчество! Это творчество людей, ощущающих потребность излить волнующие их чувства… И в самом деле, если всмотримся в рисунки ковров, то легко распознаем, смотря по местностям и родам, символические изображения верблюда, якоря, озера и т.д. Самый цвет ковров, и тот имеет значение: преобладает зеленый и желтый цвет, а ведь это цвет травы при полном ее росте и при увядании. Встречается еще красный цвет, но это цвет степного тюльпана… Таким образом, в ковре, в его художественном рисунке, мы видим отражение жизни и природы: здесь все, чем живет и дышит туркмен!
Монотонна жизнь туркмена, — и это кладет свой отпечаток на его вкусы и привычки.
Даже в развлечениях и играх замечается типичная своеобразность: правда, скачки, бега, стрельба и борьба процветают; процветают также бои специально дрессируемых не только петухов или кекликов, но и баранов. Однако, музыка туркмен монотонна, а их струнные инструменты («тондра» и «киджак») совершенно своеобразны. «Козлодрания», хорового пения и танцев вовсе нет. Взамен того, особо охотно слушаются предания и песни старины и распространена игра в шахматы.
Во всем вышеизложенном особенно хорошо проглядывает характер туркмена, как любителя свободы и уединения, хранителя традиций старины.
Туркмен очень понятлив и сообразителен, но вместе с тем не чужд и суевериям: только под влиянием обратившейся непосредственно к аулам современной медицины стало быстро увидеть недавно процветавшее знахарство, изгнание бесов, боязнь разных примет, удивительно оригинальные «рецепты» табибов (знахарей) и проч. Остатки всего этого встречаются еще и теперь, но это уже не носит массового характера, а «изгнание бесов» зачастую практикуется в качестве отдельной игры для развлечения.
Что касается религии, то таковая среди туркмен вообще никогда не играла большой роли в общественной и государственной жизни.
Это вполне естественно, так как туркмен-аламан был блокирован соседями (Персия, Афганистан), и ему не было ходу через их территорию. В зависимости от этого не было у туркмен и систематического паломничества в Мекку: не так сильно среди них, значит, развивалось и религиозное влияние вообще. Теперь лишь изживаемое бывшее значительным влияние духовенства в Керкинском и Ленинском округах надо рассматривать как явление частичное. Это результат длительного пребывания этих местностей в составе бывшего бухарского государства, центра и насадителя ислама. Вообще же у туркмен есть свое светское духовенство — «ишаны», но это, по-видимому, не результат искренней религиозности, а скорее отголоски давно вкоренившихся предрассудков. Предполагается, что ишан может сделать человеку добро или зло, а потому и приходится относиться к нему почтительно.
Роль ишана сводится, главным образом, к брачным вопросам и лишь частично к вопросам внутренней домашней жизни. Таким образом (за исключением вышеупомянутых округов) адат всюду преобладает над шариатом.
Дервишей вовсе нет. Муллы есть, но они очень далеко стоят от представления о настоящем среднеазиатском мулле: у туркмена представление о мулле связывается с понятием, попросту, о грамотном человеке. Здешний мулла вовсе не является «священником». Даже мечети стали появляться у туркмен лишь несколько десятков лет тому назад и общевосточного влияния на народ не имеют. Туркмен с удовольствием слушает чтение Корана и умиляется перед этим чтением, но не углубляется в него и считает вполне достаточным для себя выполнение положенных обрядных молитв. То же самое можно сказать и относительно соблюдения обрядовых церемоний: например, при бракосочетании достаточно присутствие муллы вышеуказанного характера и двух свидетелей. Важно лишь засвидетельствовать и записать факт брака.
Типичные черты проявления особенностей родового быта туркмен замечаются и в вопросах землеводопользования, но эти же сосбенности именно и показывают, как легко и быстро меняются взгляды и обычаи в зависимости от обстановки вообще, а экономической обстановки — особенно: когда туркмены наступали на оазисы, т.е. когда на первом месте и плане был воин, — право на землю и воду получал любой юноша, лишь только он начинал уверенно владеть оружием (санашиковое право). Впоследствии, когда оазисами отчасти завладели, когда оказалась необходимость вкладывать куда-либо образовавшиеся накопления (а вкладывать, кроме как в земельное имущество, было некуда), образовалось «брачное право» на землю: земельный пай стали давать на жену. При таком порядке вещей калым, конечно, вздорожал: нескольких жен могли брать только богатеи, а, следовательно, в их именно руках и стали накопляться земельные участки. Богатые с течением времени, с развитием торговли и промышленности, стали еще более богатеть, но не набирать же им было по сотне жен: тогда дополнительно установилось «мюльковое право» на землю, т.е. право частнособственническое, право купли-продажи земли. Богатый покупал и покупал, передавал землю по наследству, а бедняку деваться стало некуда: бедный туркмен, ревнитель своего рода, считал обязательным его продление, а потому продавал и последнюю землю, лишь бы сколотить на калым и жениться. Дальнейший выход — идти в батраки к тому же богатею: так оно и делалось… Богач, вождь, а местами (Ленинско-Керкинский округ) и духовенство — стали хозяевами положения, а население самообольщалось тем, что все делается по правилам и согласно устоев родового быта.
По наружному виду это как будто бы и так, а в действительности в вопросах землеводопользования нет общих для всего Туркменистана правил: обобщены только основные принципы родового отношения к вопросу, а детали его проведения и вытекающие из того последствия всюду разнообразны.
Разнообразие это столь значительно, что нелишним будет ознакомиться с ним по округам для более ясного представления картины соответствующей обстановки.
При ознакомлении с этим вопросом во всех его деталях видим, что всюду есть с одной стороны общая связь того или иного крупного родового объединения, а с другой стороны — стремление каждого родового мелкого подразделения преследовать свои узкие интересы и жить обособленно именно в таких рамках. При всем этом отчетливо учитывается общинный труд, положенный на устройство и чистку оросительной сети. Наконец, громадную роль играет и вид подающего воду источника: ведь не одно и то же ниспадающий с Копет-Дага и не требующий особых трудов ручеек или же большая река, которую надо охватывать заградительными плотинами, из которой надо выводить большие магистрали, создавать громадную оросительную сеть с сотнями дежурящих на ней людей и пр.
Обстановка, по местностям, крайне разнообразна, а именно от нее и зависят порядок и способы землеводопользования. Таким образом, действительно нельзя говорить о каком-либо едином способе туркмен или о способе даже отдельного большого рода распределять землю и воду. Основной принцип заключается лишь в том, чтобы у каждого аула был свой арык, а все остальное варьируется адатом разнообразно, в соответствии с условиями каждой местности отдельно.
Ташаузский округ, находясь в значительном отдалении от берега Аму-Дарьи, орошается «хвостами» основных водных магистралей и зависит от пропуска воды в «головах» этих магистралей, лежащих на узбекской территории, а потому не является типичным в смысле способов распределения и планировки всей оросительной сети от ее начала и до конца.
Ленинский и Кркинский округа, правда, примыкают непосредственно к Аму-Дарье и целиком используют оросительную сеть, но население их очень разнообразно по наличию совершенно разных племен и родов, издавна находилось в большой зависимости от бухарского чиновничества, духовенства и байства, а кроме того Керкинский округ — скотоводческий: таким образом, развития настоящего туркменского взгляда на вопросы землеводопользования здесь искать не приходится. В конце концов, действительными представителями туркменского именно взгляда являются округа только Полторацкий и Мервский: их-то именно и касается выше сделанный очерк периодических изменений земно-водного права.
Полторацкий округ (Ахал-Текинский и Атекский оазисы) орошается на западе кяризами, а в остальной части ниспадающими с Копет-Дага мелкими речками и ручьями. Земельные орошаемые участки здесь очень невелики и целиком находятся в пользовании на правах собственности той или другой общины, захватившей данный участок при окончательном размещении туркмен. Собственность эта подчеркивается тем более, если общиной был вложен в оросительную сеть личный труд (например, прокладка кяризов). В конце концов, дело зачастую доходит до частной собственности и права родственного наследства в порядке этой собственности. По мере развития наследственных дележек участки дробятся до мелочей. Есть и общинные передельные земли, но участниками общины является только поколение тех же основных собственников. В некоторых местах передельных земель вовсе нет, а есть одно лишь право собственности и наследства. Местами (и чем дальше к востоку, тем больше) проявляется право общинного пользования. В восточной части Атекского оазиса, наряду с правом собственности, существует устойчиво и общинное право по типу Мервского оазиса, наиболее ярко показывающего способы родовой дележки.
Ирригационная система Мервского оазиса уже (в соответствующей главе) описана, и мы знаем, что здесь 2 главных родовых магистрали по главным родовым делениям — Тохтамыш и Отамыш. Однако, суть в том, что обе эти магистрали одинаковые, поровну подающие воду каждому роду, но роды эти, по своей численности, не одинаковы. Таким образом, сразу же получается неравномерность в отпуске воды. В этих родах дальнейшее распределение воды между родовыми подразделениями проведено по тем же принципам равного отпуска каждому родовому подразделению, не считаясь с численностью его хозяйств. Значит неравномерность отпуска воды для отдельных хозяйств еще становится резче. Преследуется также цель дать каждому родовому подразделению несколько кусков разнокачественных земель (чтобы никого не обидеть нарезкой хорошей земли), но из этого вытекает типичная чересполосица. Лучшие хорошо орошаемые земли («мюльк»), разделенные по выше изложенному, поступают в соответствующей части в наследственное (но не собственное) пользование каждой семьи.
Таким образом, продавать или передавать землю, как будто, нельзя. Наследником отцовского «мюлька» является младший сын, как имеющий наименьше шансов скоро жениться. Женитьба в вопросе землеводопользования играет здесь огромную роль. Здесь всякий женившийся получает тотчас надел и «мюлька» и земель передельных. Теми же правами пользуются сироты вообще и те вдовы, у которых не имеется сыновей с «мюльками». Относительно земель передельных (они обыкновенно находятся в низовьях каналов или на специальных отводах) надо заметить, что они даются не для индивидуального пользования, а для пользования общественного, причем отличаются той же чересполосицей, а кроме того перераздел происходит каждый год. На каждое хозяйство отпускается «су», т.е. напуск воды на определенное время.
Адат сделал свое дело: земли поделил поровну между родовыми делениями, дал на эти земли воды, позаботился о вдовах и сиротах. Вопрос чересполосицы, по-видимому, можно обойти или концентрированием воды в разное время на разных участках каждого хозяйства или взаимной сдачей в аренду далеко отстоящих участков и, казалось бы, все обстоит хорошо.
Однако фактически дело обстоит иначе. Богатый человек может купить (калым) жен своим сыновьям еще во время малолетства и сосредоточить в своих руках изрядный запас земли и воды, а бедняк рискует всю жизнь остаться безземельным, т.к. выкупной калым очень велик. Кроме того, с увеличением числа наделов уменьшается время напуска воды на каждый надел, и, в конце концов, вода дается лишь по адатному праву, а не по действительной потребности. В результате всего этого беднота становится в безвыходное положение и принуждена или, не разгибая спины, дополнительно к земледелию заниматься кустарничеством или же бросать землю и отправляться на отхожие промыслы.
Как выход из выше упомянутого затруднения с ничтожным суточным напуском воды для отдельного хозяйства, практикуется следующий способ: объединяется целый ряд хозяйств в таком количестве, чтобы их ничтожное каждого в отдельности (иногда несколько минут) право на воду дало бы в общей сложности сутки (24 часа). В таком случае они, все вместе взятые, имеют право получить воду на целые сутки: такое общество называется «шарик», а его суточная дача воды — «серкар», «пейкал» и т.д., смотря по местности. Полусуточная дача воды называется «келеме». Шарик, располагая водой в течение суток или полусуток, в свою очередь, сам разделяется на групповые участки с таким расчетом, чтобы для каждой такой группы время напуска воды было достаточное для одновременной и совместной поливки всего участка. Шарик же поливает землю и тех землехозяев, которые в это время дежурят на плотинах и т.п. В конце концов, вопрос регулируется таким образом, чтобы поливка производилась не реже 1 раза в 10 суток, а полусутки чередовались бы: кто этот раз поливал днем, тот следующий раз будет поливать ночью и т.д.
В таком же приблизительно положении находился вопрос и вверх по Мургабу и на реке Теджене. Разница лишь в том, что в самом Тедженском оазисе были точно распределены только основные магистрали, а орошаемые ими земли точно не распределялись. Распределение это велось ежегодно жеребьевкой и, так сказать, «своего» участка никто не знал: это связано с большими затруднениями вообще и, зачастую, с перекочевкой с места на место в частности. Кроме того, что и обращает на себя особое внимание, в Иолотани уже изжито право получения «мюлька по женитьбе»: здесь получает «мюльк» и передельную землю всякий достигший рабочего возраста.
Как видим, всюду полное разнообразие; всюду свои правила, преследующие урегулирование вопроса, а в действительности вносящие полнейшую путаницу, чересполосицу и неразбериху, по лабиринту которых бедняк направляется непосредственно в руки и кабалу человека богатого.
Ясно, что такое положение вещей ныне оставаться не может и что необходимы серьезные коррективы общей прежней обстановки, базировавшейся на вожде, бае, духовенстве и созданные ими экономические условия.
Прежнее влияние вождя, бая и духовенства теперь можно считать уже совсем отошедшим и лишь частично еще отходящим в область преданий, а изменения экономических условий повсюду налицо: в частности, по Мервскому и Полторацкому округам к лету 1926 года должна закончиться специальная земельно-водная реформа, раскрепощающая бедняка и разрубающая узел многих хитросплетений, прикрывавшихся флагом родового быта.
Вопрос разрешается просто и легко по той простой причине, что взамен части пережитков старины даны новые устои, хорошие, прочные и общепонятные: таким же порядком могут быть изжиты и остальные недочеты отжившего свой век родового быта.
Это наиболее прямой и легкий путь в ликвидации созданных прежней обстановкой межплеменной вражды и непонимания общности интересов. Почти 1000 лет туркменские племена совершенно не знали спокойствия. Они были теснимы инородцами, нападали на них и враждовали между собой, озлоблялись и привыкали узко преследовать интересы отдельных родов в погоне за основой для существования — землей и водой. Приход русских прекратил в прошлом веке открытую межплеменную вражду, но вместе с тем прочно разделил туркмен на 3 части (Хива, Бухара, Туркестанское генерал-губернаторство). Различные экономические условия и тяготение к разным государственным центрам создали взаимную отчужденность этих трех групп единого народа. Все это изживается только теперь, когда народ объединился в одно целое, когда становится возможным закрепить это объединение сознанием единого племенного состава и общности экономических интересов.
Заканчивая очерк родового быта, необходимо отметить, что туркмены в общей массе очень бедны. В противовес кочевнику-киргизу, они вообще кумыса не употребляют: есть национальный, слегка опьяняющий напиток «чал», который делается из молока. К сожалению, разные вредно действующие на организм наркотики, как опий и териак, прививаются здесь так же легко, как и среди других среднеазиатских народов. Независимо от того, туркмены крайне просты и умеренны в своей пище. Плов является у них лишь праздничной редкостью, а в обыденной жизни они обыкновенно пробавляются лепешкой, молочной и растительной пищей, кашицей из джугары и т.п.
Выкупной калым, порабощение женщины и другие выше очерченные штрихи пережитков родового быта не являются единственным доказательством отсталости и невежества туркмен в их захолустной тяжелой трудовой жизни: туркмен не менее суеверен и преисполнен предрассудками, чем другие среднеазиатские народности той же стадии развития. Однако, туркмены очень любознательны, стремятся к развитию и не избегают учения в школе: вопрос лишь в том, чтобы поскорее и наилучшим для них образом организовать эту школу, скорее ликвидировать громадный процент их неграмотности.

Шерстяные изделия Северного Кавказа Туркменистан