Орнаментирование набивных тканей в России до нач. XIX в.

Первоначально нанесение узоров делалось масляной краской, никаких химических операций над тканью не производилось, и надо было только время, чтобы дать просохнуть краске. Подтверждением того, что узоры наносились масляной краской, помимо дошедших до нас старинных набоек,
служат еще записи «расходной книги» времени Алексея Михайловича о выдаче пестрядильникам денег на покупку материалов: «за осьмушку большого ведра льняного масла 8 алтын 2 денги, да в олифу янтарю 4 алтына с денгою, за фунт белил 4 алтына». Кроме других обычных специй, на окрашивание желтым цветом употреблялся шафран. Вообще, большинство набоек исполнялось одним тоном и лишь изредка расцвечивалось сверху от руки другими красками. Вследствие бедности техники и несовершенства в раскрашивании, следили больше за формой рисунка. Архивные названия узоров, отмечая характерные черты рисунка, помогают восстановить узоры тех набоек, которые до нас не дошли. Среди этих названий мы встречаем указывающие тип и пошиб рисунка: травчатый, уступами, лапчатый, дорогами, личинами, струями, репьями, копытцами, шахматный и т. д. Кроме этих определений рисунка, в привозных тканях встречаются названия, определяющие место изготовления, как-то: киндяки испаганские, выбойки индейские, ряшские дороги, лагожанские и др. Вероятно, на характер рисунка указывали следующие названия, как: лековровые (киндяки), дербадовые, фереспиревые и др. Не менее характерными являются и старинные определения цветов тканей. Постоянно встречаются: сахарный, алый, багрецовый, вишневый, багровый, осиновый, темно-лимонный, червчатый (фиолетовый), лазоревый, брусничный, красно-кирпичный, темно-дымчатый, рудо-желтый, светло-багровый и многие другие цвета.

Рассматривая дошедшие до нас старинные набойки, хранящиеся в Московском Историческом музее, музее Александра II при Строгановском училище, архиве Министерства Юстиции, — где хранятся дела начала XVIII века, переплетенные в набойки, — Московской Оружейной палате, в коллекциях г-жи Шабельской и княгини Сидамон-Эристовой, а также в Смоленском музее княгини Тенишевой, мы видим, что древнейшие из них (за очень редкими исключениями) не восходят ранее начала XVI века. Несмотря на сравнительно позднее время их происхождения, композиции рисунков этих набоек удержали мотивы несравненно более отдаленной эпохи. Рисунки эти, при оригинальности общего замысла, в отдельных своих частях представляют давно знакомые и обыкновенные мотивы, удержавшиеся как пережиток прошлого времени. В них мы видим, помимо архаичности форм и влияния окружающей природы, следы той культуры, которая пришла откуда-то издали, из степей азиатского Востока. В мелких составных частях этих рисунков мы встретим и детали классических форм орнаментов, и стилизацию растений, процветавшую в мусульманском искусстве, и влияние Византии, которая, несмотря на отдаленность эпохи своего существования, нет-нет да и скажется в деталях позднего рисунка. По условиям самого производства неминуемо было сохранение одних и тех же мотивов на продолжительное время. Перемена рисунка сопряжена с вырезыванием новых форм, требующих и искусных мастеров, и хорошего, сухого дерева, и занимает много времени; поэтому изветшавшие формы ремонтируются, пока возможно, служа нескольким поколениям. К тому же консерватизм царит в этом деле, как и везде в народном творчестве, и охотнее повторять тот рисунок, к которому привык глаз, который нравится и имеет успех, чем рискнуть сделать новый. Подобные примеры долговременного употребления одних и тех же рисунков мы видим не только у прежних кустарей, но и в наше время. На Прохоровской Трехгорной мануфактуре некоторые рисунки, идущие на Восток, имеют чуть ли не столетнюю давность. Ко всему этому надо еще заметить, что ни одна отрасль древнего прикладного искусства не была так свободна от непосредственного иностранного влияния, как эта. Когда, в XVII веке, во все другие отрасли, даже в среду иконописцев, проникли иноземцы, в набойном деле, среди пестрядильников, никого из таких учителей не было. Но, несмотря на это, ни в какой другой отрасли художественной промышленности не отразились так ярко те веяния и культурные приобретения, которые проникали с разных сторон в русскую жизнь. Много первоисточников, вызвавших подражание себе в этом деле, исчезло, но образцы русского творчества, возникшие под их влиянием, отразили в своих рисунках, как в зеркале, те формы, которые служили прототипом русским художникам. При подробном рассмотрении уцелевших образцов набоек видно, что главным руководителем был вкус народа, избегавший слепого подражания иностранцам, но перерабатывавший и усваивавший новые формы, сообразно с пониманиями народного творчества. Усвоение чужих форм шло очень медленно, но, раз проникнув в сознание народа, они с большим трудом уступали свое место новым, шедшим им на смену. Особенно ярким примером этого служит хранящийся в московской Оружейной палате верх шатра царя Алексея Михайловича, с лицевой стороны писанный «по полотну живописным письмом царским живописцем и дворянином Иваном Иевлевичем Салтановым», подбитый изнутри великолепной набойкой. Разбирая работу Салтанова, В. К. Трутовский говорит: «Стиль росписи этого верха очень интересен, как показатель того, что в подобных светских предметах западное, в частности немецкое влияние первенствовало вовсю. Здесь, по-видимому, не найдешь ни одной черты, которую можно бы признать за обычную траву росписей грамот, рукописей и отчасти икон, и составляющую и пережиток, и переработку византийских. В этой работе полутатарин, полуармянин, русский иконописец сказался совершенным немцем». На самом деле, все элементы орнамента, начиная от центрального пятна и кончая мелкими поворотами листьев, носят, следы заимствования мотива с какой-нибудь грамоты немецкого происхождения. Совершенно иное представляет собою подложенная под эту роспись набойка. Композиция ее состоит из сплошного ковра цветов подсолнуха, василька и ежевики, соединенных перевивающимися в виде жгутов ветвями, украшенными богатой листвой. Все цветочные формы носят явные следы восточной стилизации. Шнуры, или перевитые стебли встречались и ранее; так, в одной из фелоней эпохи князя Пожарского мы имеем подобный мотив, исполненный вышивкой. Богатая листва фона, слегка искаженные акантовые листья — долго сохраняющееся наследие тех итальянцев, которые оставили много памятников своего искусства на Москве. Таким образом, на одной и той же вещи, в двух отраслях художественной промышленности, мы имеем совершенно различные направления. Когда иконописцы и те поддаются западному влиянию, несмотря на особо строгое отношение к их мастерству, пестрядильники живут, как в заколдованном круге; их «цветки», т. e. печатные формы, отражают эпоху Иоанна Грозного в пышности и богатстве своих композиций и великолепном сочетании красок. Ясно, что набивное дело, как более консервативное, удержало еще у себя те влияния Востока, от которых уже далеко ушло иконописное дело ХVII века. Действительно, расцветка ткани, ее «травы», листья и сплошное заполнение рисунком фона, — все это такие типичные особенности, которые говорят сами за себя.
Шелковые и бархатные парчевые изделия Востока, хлопчатобумажные набойки, выбойки, дабы и киндяки разнообразных рисунков, ткани Венеции, Турина и Брабанта, привозимые на Русь, — все это служило образцами для подражания русским мастерам. Многие из этих иностранных тканей, вдохновлявших русских «пестрядильников», не дошли до нас, но немало подлинников этих богатых материй хранится еще и до нашего времени в ризницах патриархов, соборов и монастырей. Попадаются они и в глухой провинции, как вклады царей и цариц и их приближенных. Бумажные же киндяки и набойки, привезенные из далекой Персии или Индии, как ткани менее прочные и дорогие, исчезли почти бесследно. Один из известных нам образцов подобных тканей хранится в Оружейной палате в Москве. Он значится под названием конской косынки (рис. 1) и представляет собою удлиненный треугольник с двумя отверстиями для конских ушей. На нем по розоватому фону отдельными пятнами овальной формы расположены развернувшиеся цветки нарциссов с мелкими бутонами и листьями. Другой образец, датированный 1689 годом, находится в Историческом музее — ими обита тыльная часть небольшого образца (рис. 2). Рисунок этой ткани исполнен по светлому фону коричневато-черной краской с расцветкой зеленым тоном и представляет удлиненные огурцы, покрытые чешуей, расположенные отдельно друг от друга. По типу ткани он близок к предыдущему образцу.

Но если исчезли повсеместно эти привозные набойки, выбойки и киндяки, зато уцелели, хотя и немногочисленные образцы тех набоек, которые делались у нас на Руси в подражание привозным тканям. Самая ткань русских набоек грубее, рисунок тяжеловеснее, иностранный мотив переработан в нем сообразно с пониманием национального творчества. Часто в нем многие заимствованные детали чужого мотива искажены, другие выброшены, или остались ничего не выражающими, но в общем они настолько своеобразны, что удивляешься, с каким вкусом сумел автор рисунка воспользоваться чуждым ему мотивом и создать новую композицию, которая с таким успехом заменила привозной рисунок и дала своим современникам прекрасный образец национального народного творчества. Иностранное влияние, распространявшееся, благодаря привозным тканям, не было единственным источником, из которого русские художники черпали свое вдохновение. Окружающая природа, животный и растительный мир, вышивки одежд, деревянная резьба домовых украшений, творческие произведения народной фантазии, первые лубочные картины, узорные кафели печей, украшения рукописей и первых печатных книг, — все это нашло отклик в рисунках набивных тканей. Народное творчество, обновлявшееся постоянно, дало блестящие результаты. Дошедшие до нас остатки старинных набоек, хранящиеся в вышеупомянутых коллекциях, отражают следы всех только что перечисленных влияний. Рассматривая их, в первую очередь надо поставить те набойки, которые примитивностью рисунка и ткани выделяются среди остальных. Это комбинации небольших квадратиков, или шашечек. По простоте рисунка и по тому, что до сего времени самые первые упражнения, которые делают ученики резчиков, изготовляющих формы для набоек, заключаются в резьбе подобных шашек, мы можем поставить этот рисунок переходным от простой ровной крашенины к украшению ткани посредством резной формы. Небольшой лоскут такой набойки представляет собою ткань очень грубую, известную под именем «веретья». Более сложный рисунок представляет собою комбинацию шашек мелких и крупных. Третий образец из розеток, заключенных в квадратные рамки (рис. 3), перебивающиеся в пересечениях мелкими квадратными гвоздиками, напоминает классические мозаики полов и представляет часть фелони, исполненной черной масляной краской по холсту. Кроме таких простых мотивов рисунка, как комбинации шашек, имеются другие мотивы, время появления которых трудно определить, так как они, кроме очень грубой материи и способа передачи рисунка на ткань, не имеют никаких других характерных признаков. К числу таких рисунков надо отнести крупными и мелкими звездами набитые фелони, хранящиеся в Историческом музее в Москве. Диаметр крупных звезд 9 сантиметров, и помещаются они на темно-синем фоне, покрытом белыми точками (рис. 4). Сюда же надо отнести и те набойки, в которых рисунок получается от геометрических построений, образуемых пересекающимися кругами. Подобные узоры встречаются в рисунках римских мозаик; в набойках их сохранилось немного (рис. 5).

Большее количество рисунков падает на пришедший им на смену растительный орнамент; мотивы его заимствованы были с Востока, с которым издавна, помимо политических сношений, существовала оживленная торговля. Подтверждением этого является ряд грамот и торговых договоров с владыками Востока. В грамоте митрополита Ионы от 1461 года к казанскому царю заключается просьба о покровительстве русским людям, отправляющимся в Казань с «рухлядью», и напоминание о том, что «он (царь) всегда был к ним благосклонен». Сношения эти, после уничтожения Казанского царства и расширения границ Московии, были перенесены сначала в Астрахань, а потом на Гилянский берег, в Кизыльбашскую землю, с которой особо оживленная торговля была в XVII веке.