Общие замечания

У турок-османов, как суннитов, трудно было ждать сколько-нибудь значительного развития живописи. Наличность последней выяснилась и была изучена лишь в последние годы. Еще в «Manuel» Саладэна (о. с., стр. 56) турецкой миниатюре отведено всего лишь 7 строчек. Он полагал, что у турок-османов никогда не было ни живописцев, ни иллюстраторов. «Закон Магометов был соблюдаем, как и у марокканцев, с наибольшей строгостью. Миниатюры, которые мы знаем, были исполнены руками персидских художников, привлеченных ко двору в Бруссу или в Константинополь».
Но уже в 1912 году Мартин в своей книге (о. с., стр. 90-94) уделяет несколько страниц миниатюрам турецких рукописей. Он сообщает, что Баязид (1481-1512) собирал манускрипты из тимуридских библиотек. Турецкими миниатюристами преимущественно иллюстрировались рукописи «Калилы и Димны» и «История побед и завоеваний османов». Он называет Джентиле Беллини, работавшего в 1480 году в Константинополе, отцом турецкой миниатюры. Мартин воспроизводит портрет турецкого принца работы Беллини и копию с него, сделанную Бехзадом. Эту копию Карабачек считает работой Бехзада младшего (J. V. Karabacek. Zur orientalischen Altertumskunde. IV. Muhammedanische Kunststudien 8. Miniatur des Persers Behzad des Jüngeren (стр. 76-82) (Sitzungsberichte der K. Akademie d. Wissenschaft in Wien, B. 172. 1913)) (об этом литературу вопроса см. выше).
Можно говорить о миниатюре турок-османов, но можно говорить и о турецкой миниатюре в более широком смысле, понимая под этим термином и турецко-османскую и турецко-джагатайскую (то, что по прежней терминологии называлась «тюркской»). Мы видели, что турецкий элемент играл роль и при самом образовании мусульманской миниатюры, и при сложении арабского стиля и монгольского. Мы уже говорили о манихейско-уйгурских манускриптах, фрагменты которых до нас дошли. Вероятно, со временем удастся более четко выделить роль в искусстве турок Восточного Туркестана — уйгуров, так же как во времена Тимура и Тимуридов особенности турецкого элемента в Бухаре и Самарканде, примешавшегося к персидскому стилю.
Черты турецко-османские, начиная с 15 века, а особенно с 16-го, выделяются уже теперь довольно четко. Анализом миниатюр джагатайских рукописей занялся еще более 20 лет тому назад В. В. Стасов (В. Стасов. Миниатюры некоторых рукописей византийских, болгарских, русских, джагатайских и персидских. Спб. 1902. стр. 93-108 и таблицы V и VI). «Изучая памятники древнерусской жизни и искусства, пишет он, я давно убедился в великом значении для их разъяснения и понимания памятников жизни и искусства многих тюркских народов. Миниатюры джагатайских рукописей казались мне в этом деле особенно важными и я старался узнать и изучить их во всех европейских хранилищах, где они нынче существуют». В то время, как на Западе их оказалось довольно мало (даже без миниатюр) — всего до 77 (1- в Готе, 7 — в Вене, 10 — в Париже, 15 — в Берлине и 44 — в Лондоне), в России в одном Петербурге их свыше 150 (более 100 в Публичной библиотеке, до 40 в Азиатском музее и 17 было в Институте восточных языков при Министерстве иностранных дел). По мнению Стасова, рисунки джагатайских рукописей представляют в отношении живописи столько же отличий от всяких других рисунков, как тексты джагатайские от других текстов. Стасову известна только одна уйгурская рукопись с миниатюрами — это «Мираж Наме» 15 века Парижской Национальной библиотеки. В других уйгурских рукописях он нашел лишь орнаментику. «Зато величайшую ценность заключают в себе многие рукописи джагатайские с содержанием и текстом тюркскими и с рисунками стиля также тюркского». Его особенно заинтересовала рукопись «Теварик Гузиде» Британского музея (эпохи 2-й половины 16 века). Она содержит «Жизнь Чингизхана и его потомства» (из 15 миниатюр у Стасова, о. с., воспроизведены 2: табл. V и VI).

Одна из воспроизведенных у Стасова миниатюр (т. V) представляет два соединенные вместе эпизода из жизни Чингизхана: эпизод объяснения ему мухамеданскими учителями основ своей веры и эпизод предсмертного завещания его сыновьям. О последнем в рассматриваемом манускрипте говорится так: «Чингизхан, собрав четырех сыновей своих, преподал им свои словесные наставления. Дав своим сыновьям по одной стреле, он сказал: «Переломите!» Они переломили все четыре. Затем он дал им по четыре стрелы вместе, и они не могли их переломить. Чингизхан сказал: «Ежели вы будете единодушны, подобно этим четырем стрелам, то противник ничего не сможет вам сделать; если же будете в одиночку, то, подобно отдельным стрелам, будете переломаны и сокрушены». Стасова в этой миниатюре особенно занимают этнографические особенности типа, костюма, головных уборов, носящих, по его мнению, местный характер. На другой воспроизведенной миниатюре изображена осада Самарканда Шейбани-ханом в 1568 году. Затем описывает Стасов миниатюру с изображением астрономической обсерватории в Мераге — «прелестный тюркский tableau de genre».
Древнейшими доселе известными турецкими миниатюрами являются памятники 15 века. В первую очередь рассмотрим миниатюру этой эпохи, объясненную Карабачеком, как «Взятие Багдада Тимуром 9 июля 1401 года» (Karabacek. IV. Muchammedanische Kunststudien, стр. 22-25. Воспр. т. 15. M. A., Karabacek, о. c., t. II и Kühnel, о. c., рис. 93. По Кюнелю (о. c.) — эпохи самого начала 15 века). Сцена представляет многофигурную композицию, развернутую двумя параллельными лентами: группу наверху высокой стены с 3 башнями, другую группу у подошвы стены, расчлененную на три эпизода: — по компактной небольшой кучке народа с параллельно поднятыми палками справа и слева композиции и свободно скомпонованную центральную часть композиции, где изображены в ряде сцен сражающиеся, борющиеся. В верхней группе наверху стены подписи называют внука Тимура († 1411 г.) — Халиль Султана.
Типы лиц носят турецкий характер. Еще Карабачек указывал на возможность или необходимость искать происхождение этой миниатюры на почве турецкой (в широком смысле) культуры. Кюнель (в подписи под миниатюрой) называет местом происхождения ее Турцию (или Туркестан), а в тексте (о. с, стр. 39-40) замечает, что разорванность композиции, тяжеловесность в выражении и постановке фигур, особенности одежды, и трактовка растительности на лице совершенно выходят из рамок того, что жило на почве Персии, а с другой стороны находят себе продолжение в миниатюрах турецкой хроники о деяниях Сулеймана Великолепного (* см. сноску ниже).

* Ср. Kühnel, о. с., рис. 96. Близкий по типам и общему характеру к миниатюре взятия Багдада является миниатюра «Турецкая процессия с многочисленными персонажами» (Marteau et Vever, t. 107), Объясненная Мартином как церемония похорон при дворе Сулеймана I (1520-1566), обвеянная впечатлениями искусства Джентиле Беллини. Миниатюра кажется старше этого периода и итальянизмы на наш взгляд не улавливаются.

К 15 же веку и к турецкому искусству должны быть, по-видимому, отнесены миниатюры турецкого «Искандер Наме» Азиатского музея № 286а, имеющие черты сродства с только что рассмотренной рукописью в типах, костюмах, головных уборах. Композиции не многофигурны, стиль кажется еще более обобщенным и примитивным, скупость и однообразие жеста, какая-то негнущаяся, будто деревянная неподвижность фигур характеризуют его; краски ярки, жгучи, терпки. На одной из миниатюр изображено приключение Сиявуша, сына Кей-Кавуса. В шатре на ковре с орнаментированной каймой сидит персонаж в овальной шапке, в длинной одежде; он изображен с рукой, протянутой к стоящему перед ним; другая рука скрыта очень длинным рукавом (* см. сноску ниже).

* Интересно отметить весьма близкое сходство узора каймы ковра с узором подобной каймы на миниатюре pl. 62 у Vever — также относимой теперь к кругу турецкого искусства и к 15 веку: «Holbein-muster». См. нашу табл. 8.

На другой миниатюре представлен эпизод из рассказа о Махаре и Махьяре. Здесь обращают внимание головные уборы турецкого типа (высокий колпак с суживающейся кверху верхней частью чалмы).
Есть две миниатюры совершенно своеобразного характера (воспроизведены впервые у Marteau et Vever, pl. 8 (в красках) и pl. 62) (см. рис. ниже). У Марто (в описании при таблице 8-й) они датированы 15 веком, отмечено, что ни манера, ни красочная гамма не имеют общего с персидской живописью тимуридской эпохи, и ставится вопрос о турецком их происхождении.

Кюнелю (о. с., стр. 40) также кажется вряд ли возможным отнести эти вещи, проникнутые столь сознательным (bewust) экспрессионизмом, к какому-нибудь другому кругу мусульманской культуры, кроме как к турецкому. Это — две сценки в саду. На одной три девушки слушают в саду среди кипарисов и цветущих персиковых и миндальных деревьев музыку. Несколько вытянутые белые с розовым румянцем лица, с большими прямыми правильными носами и огромными черными глазами под черными одной чертой показанными бровями, у всех носят совершенно один и тот же тип.
На другой миниатюре (Marteau, pl. 62) изображены двое влюбленных в саду на ковре, служанка подходит с сулеею в руках; типы лиц и трактовка костюмов те же, что и на предыдущей миниатюре. Среди деревьев мы видим изображения здания с куполом, многогранным барабаном с двумя окнами в каждой грани; здание напоминает византийские сооружения. Не имеем ли мы здесь изображение постройки в турецко-османском стиле с византийским влиянием? Своеобразен колорит миниатюр, сколько можно судить по красочному воспроизведению у Marteau (pl. 8). Краски распределены широкими плоскостями цвета: оранжево-красная, ярко-желтая, светло-розовая, коричневая — в одеждах (употребляется и золото); светло-голубое небо, зеленый тон почвы.